В чём причина патологической агрессивности, расизма и шовинизма великороссов?

         (Из книги: В.Е. Возгрин. История крымских татар: очерки этнической истории коренного народа Крыма в четырёх томах. Т. 1. – Симферополь, 2013. – С. 20-87).  

        Община, религия, власть. Сельская община, московское православне (сектанское, исключитетельное), деспотическая власть. Первооснова – община.

       На заре человечества геноцид являлся скорее общепринятой практикой, чем каким-то жутким нарушением межчеловеческих норм. Он  был исходной точкой отношений между человеческими сообществами. (см. А.П. Назаретян. Интеллект во вселенной. - М., 1991. – С. 112-113). Родовые группы первобытнообщинного этапа развития истории видели в окружающем животном и человеческом мирах исключительно враждебное кольцо и стремились ликвидировать источник этой опасности, «ненаших». Войны всех против всех не было, но и понятия человечество тогда ещё не существовало. Постепенно общество очеловечивалось, но рецидивы остались и проявлялись в ХХ и ХХІ веках и на государственном и на этническом уровне. В консервативном подсознании продолжали существовать старые, человекозверинные мотивы поведения. Непознанный, враждебный мир зла и всяческих опасностей породил восприятие объективной реальности двояко, и эта двоякость стала важнейшей частью примитивных верований, а позже – и религиозных систем.

        Многие из древних конфессий, несшие  в себе антигуманное  наследие доисторических эпох, исчезли. Другие получили высокое развитие в древности и в Средневековье. В древнем Иране это двойственность приняла стройную систему в маздеизме и в его модернизированном в ІІІ веке н.э. варианте – манихействе. Философ Мани (216-276) учил, что во Вселенной  извечно существуют два взаимоисключающих принципа: добра и зла, света и тьмы, друг с другом не соединимых и непрерывно противоборствующих. В соответствие с этой вселенской антиномией и люди делятся на «добрых, праведных, просветлённых» и «злых, порочных, исчадий ада». Третьего не дано. Благодаря своей системной простоте и ясности манихейство оказало мощное и длительное влияние на часть человечества, на культуры и религии многих стран, доходчиво и просто объясняя сложные проблемы бытия, духа, происхождения социального зла или несправедливости, от которых страдают любые общества. Из многоцветия Земли и Неба духовный дальтонизм выделял лишь две краски - чёрную и белую. Мы в белом цвете, цвете добра и жизни, а все остальные (ненаши) приверженцы всякой скверны, порождение тьмы, изначального зла. Принцип «кто не с нами, тот против нас» обрекал на небытие, отрицание или насильственную ликвидацию всех инакомыслящих как животноподобных врагов, нелюдей, как неких зловредных тварей, подлежащих беспощадному истреблению во имя торжества «белого цвета», «чистоты расы», «светлого будущего». Как распознать этих тварей в ходе великого противоборства подсказывала эпоха и её лексика: «язычники», «варвары», «еретики», «неверные», «бусурмане», «классовые враги» и так далее. «Ненаши» должны быть уничтожены любой ценой, ибо они изначально виновны во всех бедах нашего мира. Идеи и убеждения, а не экономические причины, толкали к геноциду. Радикальный антагонизм изначально присутствовал в великих религиях.

       Иудаизм. Задолго до возникновения манихейства идеи дуальности проникли в книги израильских пророков, что казалось бы, несоединимо с восславлением единого Бога. (Исх. 7:14 – 10:29; 34:14). Но иудеи мыслили по - другому. Тексты Танаха (Тора, Невиим, Ктувим) – он же Ветхий Завет христиан, наглядно говорят об этом. (Мал. 3:1-4:6; Ис. 65:2-12; 66:1-4; Иер. 2:20-37; 4:8; 4:23-34; 49:8-22; Иезек. 9:5- 10; Дан. 8:19-25; Ос. 8:10-10:15 и мн. др.).

        Эти идеи расцвели особенно пышно именно в книгах израильских пророков. В качестве  чёрного антагониста «белому» Богу здесь фигурирует Сатана. (І Пар. 21:1-8).  Позднее идея Антибога переходит в Талмуд (У век н.  э.) Ортодоксальный иудаизм сохранил древнее жёсткое разделение на «своих» и «чужих» до наших дней. Еврейские мудрецы уверяют, что невозможно перевести Тору на другой язык, не исказив смысла. Гоям Тора неподвластна для понимания. (Г. «Наша жизнь». № 187, тевет 5774 – декабрь 2013. – С. 2). Словоблудие. Тора была написана на палео-арамейском, затем на иврите, который развился позднее, во времена Первого Храма.  В наше время Тора переведена и на другие языки. Восприятие иудаистами всех остальных как нечистых язычников способствовало самоизоляции, сыгравшей уникальную роль в жизни иудейских общин  Европы, Азии и Африки. (см. І Ездр. 9:12; 10:2-3; Неем. 9:2; 13:23-25).

     Иудейская религиозная нетерпимость – эта чуть ли не крайняя разновидность манихейской жестокости по отношению к «чужим» - в условиях Европы раннего Средневековья полностью утратила свои насильственно-агрессивные черты, вернее не смогла их проявить, ибо иудейский прозелитизм проиграл борьбу  христианскому учению за паству. Но эта нетерпимость с лихвой проявилась в русской смуте в ХХ веке. По второй половине ХХ века, обвинив всех «ненаших» (гоев) в бедствиях евреев, сионисты практически безнаказано отыгрались на палестинцах – этнических потомках древних иудеев, перешедших в ислам.

        Христианство. Последователи Христа упорно стремилось очистить новое учение от наиболее грубых пережитков нетерпимости иудаизма, явно чужеродных  в мягком свете евангельского учения, но столь привычных для политики Церкви воинствующей. Усилия и жертвы в борьбе с христианской нетерпимостью и церковным тоталитаризмом приносили свои плоды, но результаты нынешнего дня иначе как промежуточные назвать трудно. Покончив со сторонниками инквизиции и религиозных войн католичество и протестантизм, в общем, излечились от язв нетерпимости к окружающим; Московское православие страдает этим недугом до сих пор. В Московском православие обрядовое христианство наложилось на глубинные корни языческой непримиримости. Многие исследователи обвиняют в этом Византию. «Разлагаясь, умирая, Византия нашептала России все свои предсмертные ярости и стоны и завещала крепко хранить их в России. Россия у постели умирающего очаровалась этими предсмертными его вздохами, приняла их нежно к сердцу и дала клятву умирающему – смертельной ненависти к племенам западным, более счастливым в исторической своей судьбе, и к самому корню их особого существования». (В.В.  Розанов. Русская церковь. // В.В. Розанов. Религия и культура. – М., 1991. Т. 1. – С. 330). Некоторые исследователи основательно замечают, что византийское влияние не могло быть решающим для национальной психологии этноса, для которого нетерпимость стала характерной чертой до, а не после первых контактов с Византией (И. Яковенко. Противостояние как форма диалога.
// Знание-сила. 1996. № 2. – С. 4).  Византийская сущность и славянская психика – родство достаточно близкое. Жители Киевского каганата обратились в греческую веру (приняли крещение от священников Херсонеса) без мощной поддержки византийского государства. Если западные христиане (католики) относились к восточным христианам (православным) как к схизматикам, которые неправильно исповедуют религию Иисуса Христа, то на Руси к христианам «не нашего толка»  православные иноки стали относится как к нелюдям, к порождениям Сатаны. Так игумен Киево-Печорского монастыря ХІ  века Феодосий считал западных католиков и армян, а также мусульман настолько нечистыми, что не допускал даже супружеских отношений с ними, относясь к ним, как к животным» (Патерик Киевского Печерского монастыря. – СПб., 1911. – С. 132). Чем не иудаизм талмудический?

        Антиевангельские принципы непримиримости и фобий проводились церковью и московской государственной властью, они же оказались общими для официальной церкви и для раскольников. Протопоп Аввакум высказывался в том смысле, что русский народ,  в отличие от всех иных, чуть ли не святой, а если православные и грешат, то это как бы и не они: «Не их то дело, а Сатаны лукавого». Другое дело – западные христиане и восточные мусульмане: первые для протопопа – лишь «недоверки», а вторые – вообще «песьи головы». Великих дохристианских мыслителей – Аристотеля, Пифагора, Демосфена Аввакум помещал в ад. (Для сравнения. Тех же мыслителей католик Данте помещал в Чистилище, а мусульманский полководец отпустил пленных византийцев в обмен на античные неисламские книги, приговорённые византийской церковью к уничтожению -как «языческие»). Ещё одно замечание. Россия не прожила, не прочувствовала Возрождения. При всех культурно-нравственных минусах этой исторической эпохи, она принесла с собой не только античную науку, но и античный культурный гуманизм. Россия осталась лишённой и того и другого. «Здесь – то и заключены корни всей нашей абсолютной нищеты – научной и философской. Русь не знала даже осознанного богословия». (А.Ф. Замалеев. «Слышать голос Христа и голос истории» (О социальной философии Г.П. Федотова) // Г.П. Федотов. О святости, интеллигенции и большевизме. Избранные статьи. – Спб., 1994. – С. 7). «Русский апокалипсис имеет двоякий харатер… - мрачный и светлый» (С.  Булгаков. Православие. –Париж. 1996. – С. 373), то есть не имеет полутонов, чистилища. «Предчувствие Антихриста – русское предчувствие по преимуществу. Чувство Антихриста и ужас Антихриста были в русском народе, в низах, и у русских писателей, на вершинах духовной жизни… И Антихристов дух соблазнил русских так, как никогда не соблазнял он людей западных» (Н.А. Бердяев. Духи русской революции. // Из глубины. – М., 1990. – С. 86).

       К середине ХІХ века московское православие из народной этической системы окончательно выродилось в государственную идеологию, политизировалось, приняв тотальный для русского мира характер. Православие во время выбора религии Владимиром и народом тонким слоем наложилось на быт народный, ибо отвечало устойчивому мироощущению этноса, его этнопсихологии. «Отсюда и русский комплекс величия, и самоизоляции – плоды полного удовлетворения «выбором веры» в Х в., и столь же полное, чуть ли не биологическое неприятие католических или протестантских братьев по вере, мусульман, кришнаитов и др., отрицание даже возможного диалога с ними и прочее». (В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. -С. 27). Народ исповедует ту религию, которая соответствует  его мироощущению и приспосабливает её к своему быту. Церковно - политическая герметичность московского православия наложилась на аналогичную, но подсознательную тягу к самоизоляции народа и стала «системообразующей характеристикой» нации. (И. Яковенко. Противостояние… 1996. – С. 6). Самоизоляция – это синоним разобщения, поэтому «православие может только разобщать народы России, но никак не сплотить» (П.Б. Алаев. Выступление на обсуждении книги Цивилизации и культуры». //  Восток. 1996. № 2. – С. 157). Первопричина кроется в способе существования подавляющего большинства, великорусского народа, который диктует стереотип поведения, – в сельской общине. Сельский мир характеризовался тремя характеристиками: обязательной уравнительностью наделов, строго сословным значением общины и круговой порукой (см.: В.О. Ключевский.  Русская история. В 3-х кн. – М., 1993. Т. 1. – С. 35).

        Племенной строй распался на Руси к Х веку и внутри общины остался высокий уровень консервации родоплеменных, бытовых идеологических и культурных традиций, в том числе двоичного противопоставления «наших» - «ненаших». Роль духовного и социального мира общины в жизни Московии недооценивается. На рубеже ХХ века доля сельских мирян составляла более 70 % населения, с учётом слободских окраин городов. В 1927 году общинные земли составляли в Европейской части России 91,1% от сельскохозяйственных площадей. (Итоги деятельности советской власти в цифрах. 1917-1927 гг. – М., 1927. - С. 120-121). На Левобережье Украины их доля составляла 33 %, на Правобережье – 14 %.

        Широкое распространение общины закрытого типа обуславливается тем, что только сообща можно было заниматься зерновым хозяйством в условиях Московии, где урожай традиционно равнялся в среднем 1-3 (с вычетом семян выходило 1-2). Повысить урожайность применением органических удобрений было невозможно: стойловое содержание скота затягивалось на 180-121 день и заготовленного корма хватало лишь на его эпизодическое кормление. «Скот был едва жив,… навозное скотоводство практически не справлялось со своей ролью ни в Средневековье, ни в ХІХ-ХХ веке» (Л.В. Милов. Природно-климатический фактор и менталитет русского крестьянства. // Менталитет. 1996. – С. 41). Но это не главное. В Скандинавии при суровых условиях получали зерна в несколько раз больше. Большим минусом был географический фактор - удалённость от  крупных рынков сбыта.  Дороговизна вывоза на обозном транспорте не давала нормальной чистой выручки, а без неё невозможна была интенсификация производства. Мастерство «русского пахаря» сильно преувеличено и его превозношение является лиш ярким образцом этнического самовозвеличивания. Микула Селянинович был никуда не годным землепашцем, - таков  обоснованный вывод о неповторимом умении русского крестьянина истощать, портить почву. (см.: В.О. Ключевский. Боярская дума Древней Руси. – СПб., 1919. – С. 307). При таком уровне земледелия община  являлась основой системы социального выживания, без коллективной многоплановой взаимопомощи была бы невозможна даже простая репродукция населения. «Поскольку сама по себе такая ситуация измениться не могла (а мужик дико консервативен), то она замораживала  общинный уклад вплоть до самой кампании сталинской  коллективизации, а там пошёл новый общинный виток». (В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. - С. 29).

        Община формировала психологию и нравственный идеал великоросса. Общины были жёстко замкнуты, герметично самоизолированы и ориентировались на сохранение своей обособленности и патриархальных отношений внутри семей. Это было редкое явление – добровольное гетто. Организационной  формой самоуправления общины была сходка хозяев (бобыли на сходку не допускались), решение мира было обязательно для всех селян и для не входивших в мир хуторян и для бобылей. Торжество коллектива над отдельной личностью – исконно русское соборное начало. Соборность, или коллективизм считается одним из фундаментальных качеств русской национальной психологии, менталитета и культуры. Освящённая православием, она стала доминирующей – благодаря церемониям и обрядам, задача которых было внедрять в общественное сознание чувство литургической общности. В годы большевизма консервативная стойкость коллетивизма давала идеологическую и процедурную поддержку власти, достигнув своего апогея в идее борьбы за максимальное сближение народов и культур империи СССР, нивелирование их в соответствии с ценностями и иными великорусскими этническими стандартами. Будучи духовно-религиозной идеей, соборность стала отожествляться с гражданской совестью. Личность является носителем этничности, но только не в России, где коллективизм отображает державность национальной идеи. Национальная идея в американском пространстве выражает стремление к свободе, в Китае – к порядку, в исламском мире – к этической оптимизации, в Индии - к духовному очищению, но только в России  - к торжеству государственной структуры, как самоцели. В России соборность играет роль цивилизационного тормоза, безропотному подчинению индивидуума стае. В миру не разрешённые вопросы решались сельским побоищем («стенка на стенку»). Более многочисленная партия закрепляла за собой роль авторитарного носителя высшей истины или справедливости.  

       « Для сельского мира уже соседняя община была «ненашей», чужой. У неё было не грех урвать кусок пастбища, отхватить угол пашни, участок леса» (В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. - С. 30). Порочные качества внутри общины, теряли негативную окраску за околицей и считались уже лихим, молодецким поступком, например, кража имущества соседской общины.  Если же действие шло на пользу всей общине, то вор долго ходил в героях. От соседских сельских общин  ожидалось аналогичное поведение. «Это - простой пример использования на практике двойного стандарта, когда оценка поступка менялась на прямо противоположную, в зависимости от того, кто его совершал» (Тамже). Поскольку Россия была страной крестьян, то такой вот нравственный принцип властвовал над всем государством. В семье патриархальным тотемом был «батюшка», в сельской общине – старейшина или барин, в масштабах всей державы – царь.  Правительство, в свою очередь понимало, что община – хранитель идеала и верная поддержка царской власти, основа веры народа в царя-батюшку. Отсюда и стремление верхов сохранить эти сельские коллективы как можно дольше, одинаковое у царских и советских властей. (см. И.Н. Ионов. Российская цивилизация и истоки её кризиса (ІХ – начало Х в.). – М., 1994. – С. 282).  Отношение к соседям-народам складывалось  не только настороженно-эгоистическое, как отношение к соседним сёлам, а прямо неприязненное, враждебное, а к странам Запада ещё и завистливое. Между общинами во время вспышек вражды в ход шли колья, в державных масштабах это были войны, иного типа межчеловеческих контактов 70 % русских не знало и себя частью большого мира не представляло. Это нормально для закрытого общества, как и его исконная агрессивность. Московское княжество разрослось до размеров империи почти исключительно благодаря этому этнопсихологическому качеству. Другие великоросские княжества - соседи Москвы - имели сходные перспективы, но были поглощены Московией ибо не обладали столь целеустремлённой и последовательной агрессивностью, заложенной в устройстве московского княжества и не обладали московской беспринципностью, позволявшей московитам приглашать для кровавого подавления своих русских братьев – единоверцев кого угодно со стороны. В первой половине ХУІІІ века барон Гакстгаузен из Ганновера писал, что «монголов, португальцев испанцев на завоевание огромных территорий вели монархи и полководцы. Московиты же – едва ли не единственный агрессор, который никогда не нуждался ни в понукании, ни в гениальных предводителях, и захватывал чужие края, не испытывая в этом нужды. «История не донесла до нас вестей ни об одном народе, который бы с самого начала своего становления, и на протяжении всех времён испытывал бы столь явную, упорную, неутомимую жажду к колонизации, как русский народ». (цит. по: В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. - С. 31). 

       Правители Московии были под стать народу. Предвестником, зачинателем и самым значительным из зодчих московской политики, незадолго до выделения Москвы в удельное княжество, был князь Владимирский Александр Невский. Выполняя карательные функции, возложенные на него завоевателями, русских князей он давил монгольской ратью, число сожжённых им русских городов измеряется десятками, количество жертв – тысячами. Он был истинным сыном своего народа и стал дважды святым. После смерти канонизирован в местные, владимирские святые, а при Иване Грозном вторично – в общерусские. О нём русские говорят благоговейно; противоречия и случайности тут нет. Историк и дипломат ХУІІІ века Л.-Ф. Сегюр писал, что борьба князей за московский престол, а Москвы – за возвышение «была подлой борьбой, борьбой рабов, главным оружием которых была клевета и которые всегда были готовы доносить друг на друга своим жестоким повелителям; они ссорились из-за пришедшего в упадок престола и могли его достичь только как грабители и отцеубийцы, с руками, полными золота и запятнанными кровью; они осмеливались вступить на престол, лишь пресмыкаясь, и могли удержать его, только стоя на коленях, распростёршись и трепеща под угрозой кривой сабли хана». (Вопросы истории. 1989. № 4. – С. 6). С помощью ханской сабли Москва подчинила другие удельные княжества Северо-Восточной Руси и отбилась от Литово-Русского государства, а после распада Золотой Орды, захватила её мусульманские улусы. Расползание великороссов по двум материкам из первоначального пятна обитания стало практикой, обыденной на протяжении веков. Народная колонизация инородческих земель сменялась государственной, общество живо её одобряло, церковь тоже. Завоёванные племена и народы подвергались ассимиляции. Более сотни мелких племён Сибири и Дальнего Востока спились и вымерли уже в советское время. «Так великороссы побеждали свой ужас перед многообразием жизни, часто сами себе не отдавая отчёт в том, что они творили. Тем не менее, доныне простое упоминание об агрессивности великороссов вызывает яростный протест многих миллионов апологетов Святой Руси, не признающих самого словосочетания «народ-агрессор». По отношению к себе, конечно, не к американцам же!» (В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. – С. 32).   Доказывать что-то им бесполезно. К.Чапек в 1924 году писал: «Если один народ верит в то, что люди должны как-то притерпеться друг к другу, а другой – что им следует друг друга пожирать, то это, конечно очень существенное различие». («Почему я не коммунист». // Иностранная литература. 1989. № 9. – С. 243). Суть отличия великороссов от их соседей в экспансивности этноса в ХУ-ХХ вв. и связано оно, прежде всего, с особенностями народного мировоззрения,  его ментальностью, стремлением активно поглощать окружающие их страны и народы. (В. Корнев. Евразийство и особенности российского менталитета // Азия и Африка сегодня.. 1995. № 2. - С. 4). Вообще русская колонизация была конкретным воплощением агрессивности. Иногда она выглядела как чисто экономические, переселенческие уходы, но империя подозрительно быстро прощала этих «беглых» и на местах оказывала русским мужикам помощь в изымании ими земель у аборигенов. Колонизация не приносила казне доходов, скорее убытки, но современников это не беспокоило.  Как на вещь общепонятную, они всегда ссылались на то, что многовековая экспансия велась «сплошь и рядом без всякого экономического расчёта, иногда даже не для самосохранения и независимости, но для военного могущества и величия». (З. Игнатьев. Россия и окраины. – СПб., 1906. – С. 71). «А вот о чём редко кто себя спрашивал, так это: а зачем это величие, к чему оно ведёт, это бесконечное расширение пространства, это устремление к мессианским целям?  Оно нужно было как воздух, имея чёткий сакральный, магический смысл. Ибо, лишённая сакральности, любая империя моментально рассыпается, как СССР, к примеру. Вот что давала агрессия в государственных масштабах, на макроуровне». (В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. – С. 33). А кто больше заботился о сакральном, чем церковь? «Первая завоевательная империалистическая война, ведённая русским правительством на территории, не заселённой русским народом, была освящена благословением церкви и фанатической целью обратить мусульман в христианство» (М.Г. Худяков. Очерки по истории Казанского ханства. 1991. – С. 623).

     Агрессия порождалась экономической и моральной неудовлетворённостью и ей же заканчивалась. Губя свои жертвы, она не давала почувствовать себя «на коне» ни сибирскому казаку, ни мужику-переселенцу, ни участникам «русских войн» конца ХХ века. Выпускания агрессивного пара перегретого этноса – массовые драки стенка на стенку в деревнях, и слободках. В этой традиции участвовало всё мужское население от мала до велика. (Массовые драки в городах, улица на улицу и район на район, случались и в 60-е годы ХХ века). «Это были организованные манифестации немотивированного насилия во всероссийском масштабе, так велики были потенции тёмного (возможно, с ритуальными корнями насилия), во  что власти были вынуждены их нейтрализовать хотя бы разрешением этих регулярных побоищ». (В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. – С. 33). В период поздней Российской империи элитой агрессии стали народовольцы и черносотенцы. Интеллигенты – либералы стояли на одной с ними платформе. Небезызвестный П.Б. Струве за 23 года до прихода к власти Гитлера вещал: «Великому народу, создавшему могущественное государство, не только нравственно приличествует, но и интересам его здоровья отвечает лишь открытый, мужественный, завоевательный национализм, провозглашающий и осуществляющий свободное состязание национальностей» (Русская мысль, 1910. Кн. УІ – С. 177). Агрессивная психология  сохранила свои  качества и вполне национальный характер и в конце ХХ века. Перестройка вылилась в России в «привычное русло агрессивных умозаключений. Распад империи вызвал прилив низовой яростной ксенофобии: образ врага переместился из-за рубежа в бывшие братские республики, т.е. «чужие» уже не на Западе, а под боком! Уровень агрессивности неприятия «ближних» соседей вырос с 1991по 1992 гг. втрое» (И.С. Кон. Выступление // Анализ и прогноз межнациональных конфликтов в России и СНГ. 1994. – С. 153-154).

       Православных роднит с католиками их взгляд на труд, как на кару Господню. Напротив, протестанты почитают честный труд едва ли не святым занятием. Что касается терпимости, то в этом отношении протестанты схожи с мусульманами, ценя человека прежде всего за его нравственность и деловые качества. (см. В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. – С. 34).

        Ислам канонический. Характерная для христианства нетерпимость к «неверным, чужим», исламу несвойственна. В исламе постоянно повторяется принцип единства и единственности Бога. (4:51). Но единство Бога логически требовало и единства человечества, Им созданного. (10:20). «Столь же логична невозможность для Бога, для Его высшей справедливости и  милосердия, открыть истину одним народам и скрыть её от других. Поэтому истинная вера тоже едина, и Коран не отрицает библейских и евангельских откровений. Более того, и сам он дан «только в подтверждении истинности того, что было ниспослано до него» и в изъяснении писания. (10:38; 7:156; 9:112). Это объясняет причину полного и глубоко обоснованного в (классическом) исламе неприятия дискриминации людей по расовым, национальным, социальным, культурным и отчасти даже религиозным (2:59) признакам. Убийство любого человека рассматривалось как вынужденное отступление от принципов исламского гуманизма. По Корану в политическом аспекте исламская государственность предполагает эгалитарное светское правление. В исламе нет такого института как Церковь, с её мощными иерархическими структурами. Из пяти основных ценностей шариата лишь религия отражает богооткровенную природу, четыре же остальные (поддержание и защита жизни, разума,  продолжения рода и собственности) имеют чёткую светскую направленность и характер. (Л.Р. Сюкияйнер. Шариат и мусульманская правовая культура. - М., 1997. – С. 10-11). Гибкость ислама породила и такое явление как рост мусульманства в последние десятилетия. В начале ХХ века мусульманином был каждый десятый, ныне – каждый пятый житель планеты. (см.: Э. Геллнер. Нации и национализм. -  М., 1991. – С.55, 177; В.Я. Белокреницкий. Выступление на обсуждении альманаха «Цивилизация и культура. // Восток. 1996. № 2. – С. 161).

        Но даже классический ислам не спасает от проявлений экстремизма и кровавых эксцессов. В современном мире ислама происходит исламизация не только жизни, но и политического правления.

         Россия как государство общин. Община (и общество) России представляли собой замкнутую систему, единый организм, где каждая клеточка знала своё место. Всероссийская «община» консервировала архаичные экономический и социальный уклады нации. «Ни Востоку, ни Западу неведомо такое бесправие личности, такое тотальное подавление её свободы, когда ощущается гнёт самовластья не одного, а миллионов мелких деспотов, вездесущих и охочих решать любые проблемы «миром», сообща» (В.Е. Возгрин. Указ. соч…  Т. 1. – С. 38). «Мир» как бы был сам себе государством в государстве, где  становились тлетворными химерами даже положительные ценности. Сплочённость общины (нации) оборачивалась безграничным эгоизмом по отношению к окружающему микро – или макромиру, нетерпимостью и ксенофобией. (Л.А. Седов. К истокам авторитарного сознания // Тоталитаризм как исторический феномен. - М., 1989. – С. 182). С помощью церкви устанавливалась недосягаемой высоты нравственная система. Такой утопический максимализм оборачивался произволом по отношению к «не доросшим» до него. Жертвой насилия мог стать любой. Стремление к вечным идеалам Добра обращалось в собственную противоположность: в беспощадное искоренение Зла (его носителей, как правило, мнимых, то есть невинных). Справедливость принимала форму уравниловки любой ценой. Одно из самых роковых проявлений принципа уравнительности – земельные внутренние переделы каждые 3, 6 или 9 лет. Переделы делали бессмысленными улучшение земли, её мелиорацию и т. п., не давая крестьянину забыть о нищете, поддерживая в нём неприязнь к зажиточным соседям и завистливое недоверие к  горожанам. Переделы становились источников всеобщего нигилистического отношения к частной собственности. Крестьянская масса России жила ожиданием Великого (Чёрного) передела как торжества всеконечного уравнительного начала, поэтому и поддержала программу большевиков «экспроприация экспроприаторов» - великого грабежа 1917 года и Гражданской войны. На исходе 1920 года переделы впервые в истории стали ежегодными. 15 декабря 1928 г. были утверждены общие начала землепользования и землеустройства, которые поощряли досрочные (менее года) переделы в случае «необходимости борьбы с кулачеством», то есть с грамотными крестьянами, пытавшимися разорвать вышеупомянутый порочный круг посредством интенсификации производства». (Е. Стариков. Община от русской «марки» к уравнительным переделам. // Знание-сила. 1994. № 4. – С. 70).  Вторая реалия общины, - общественная запашка стала готовой моделью коллективного землепользования, которое превратило большинство населения в «винтики». Колхозы – это увеличенная общественная запашка до 100 %. Без общинного землепользования коллективизация оказалась бы невозможной.

        Одно из основных свойств общины – это её закрытость. Общинник сидел как в коробке, ограничивавшей его свободу как по вертикали, так и по горизонтали. Результат несвободы – блокирование внутренних стимулов к развитию, невозможность индивидуальных самосознания и самореализации, что вело к скапливанию социальной энергии, не находившей цивилизованного выхода. Достигнув критической массы, эта энергия выливалась в беспощадный бунт. Власть российская (и царская и большевистская) научилась направлять эту энергию в русло внешней экспансии. Накануне бунта образ врага возникал в коллективном подсознании масс самопроизвольно (соседи-хуторяне, татарские или еврейские прослойки и пр.), или над общиной (бояре, помещики), позже – чиновники, стоявшие между сельским миром и тотемом-царём. Для внешней войны образ врага необходимо было строить. Враг обычно не вписывался в общинно-государственную схему, в провинциальную космологию: «не наши», «иные», ино-родцы. «Крайний» всегда находился: заговорщики, вредители, масоны, клерикалы, космополиты, врачи, инакомыслящие. Народ восторженно поддерживал этот немыслимый кошмар и кровавые приговоры. Вопросы: «Кто виноват?» и «Что (с ним) делать?» чисто русские, параноидальные, в этнопсихиатрии относятся к устойчивым массовым парафренным психозам. (см.: В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. – С. 39-40). Чисто русский метод: все сложные идейные расхождения полностью сводить к личности иначе мыслящего. Физически уничтожить носителей чужой идеологии, всех «не  наших» - вот решение по - русски неудобной проблематики. Зачем думать над теоритическим опровержением идей или снятием причин, порождающих проблемы. Для снятия социального напряжения затевались кровопролитные войны, а в промежутках между ними – не менее кровавые внутренние кампании. Сталинские казни поддерживались многомиллионной массой, требовавшей ожесточения наказания. И это не только «массовый психоз», дело гораздо хуже. Психозы не передаются по наследству на протяжении десятков поколений. В период революции народ решал проблему имущественного неравенства (духовное неравенство его не беспокоило) искоренением буржуев, от которых всё зло. Современный исследователь морально-политической физиономии русского народа В. Дибич, тщательно отсеявший всё наносное, случайное, все партийные «пропагандистские приёмы», приходит к выводу: «Люди на самом деле с восторгом принимают идею концлагерей для инакомыслящих и тех, кто «не снами». И это после сталинизма, немецкого «нового порядка», гетто и прочих зверств, которыми так изобилует наша история. Непостижимо!» (ЧП. 24. 05. 1995). О концлагерном идеале говорили Дибичу  вчерашние общинники, петербуржцы ХХІ века, земляки депутата Государственной думы А. Неврозова, лично помогавшему единоверным сербам убивать мусульман-боснийцев только за различие в вере. Это не психоз, вызванный внешней ситуацией, а стойкий и массовый стереотип мышления, постоянно самообновляющийся без внешних раздражителей. «Это результат воздействия на психику подсознательных (коллективно-бессознательных) импульсов. Только так можно объяснить и массовый страх перед любой личностью (группой), авторитетно объявленной агентом Зла. Здесь исток не только высокой массовой агрессивности, но и возможности для государства, для тотемного его лидера (неважно, Пётр это или Иван Грозный, Разин или Пугачёв, Сталин или Ельцин) не стеснять себя Законом при массовых казнях, повальных арестах, карательных войнах, дискриминации целых страт по признакам социальному (торговцы, кулаки), конфессиональному (административные решения о разрушении крымских мечетей выносилось и в 1990-х, когда повсюду шло восстановление церквей), национальному (погромы, геноцид малых народов, изгнание кавказцев из Москвы), политическому (здесь примеры излишни). И это далеко не всё». (В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. - С. 41).

       Если вглядеться в проблему пристальней, то можно проследить ВЫБРОСЫ ОБЩЕСТВЕННОГО ПОДСОЗНАНИЯ. История России – это история многовекового террора. Террор государственный и общинный. Инерция является исторической силой.  Террор массовый не только по числу жертв, но и по массе его исполнителей. За террор во время культа личности сделали виновным Сталина и десяток его пособников и сняли с остальных грандиозную проблему вины, проблему покаяния и искупления. Тему закрыли. Но, ломая все демократические и либеральные фанерные декорации из несостоявшегося покаяния, у «народа-богоносца» произрастает на могилах расстрелянных традиционная всенародная любовь к палачам и тоска масс по деспотическому режиму и лидеру-тотему. Масса стремится  приблизиться к духовному миру этих созидателей небытия. Великорусский народ стремится привести действительность, её реалии  в соответствие со своими внутренними, подсознательными, часто неосмысленными позывами и инстинктами. Ибо это проще: ведь «тыкать грязным пальцем в татарина или «иностранного неприятия» легче, чем читать книги. (см. В. Огнев. Бегство от революции. // Иностранная литература. 1990. № 10. – С 205). Слыша зов общинной морали, они сознательно стремятся возродить «исконно русский дух», т. е возвратиться к провинциально – архаичным ценностям московского Средневековья. Чётко эту идею выразил В. Солоухин, поскольку страна в тупике, а выехать из тупика вперёд невозможно, то остаётся единственно давать задний ход.  (Литературная газета. 30. 05. 1990). В наше время возобновился внутренний террор в России, как будто и не государственный, но с попустительства государства.

        («Овощи тоже будут мясо!», - прожевал их Вл. Путин.  Вот на них то и ляжет впоследствии вина за пролитую кровь, а гаранты удостоятся премий мира, различных званий, типа «человек года» и прочей мишуры Западного демократического мира. Гитлер тоже в своё время был «человеком года». В хорошую компанию попадают современные президенты великороссов. Да что взять со своих рабов, им подпевают (асанну) и западные подданные Кремля. Хоть бы на день всех этих содержанок Москвы от бернандов шоу и роменов ролланов до современных депардье в сталинский лагерь труда и отдыха, брежневскую психушку, мордовские лагеря перестройки, даже в путинскую Лубянку в качестве не экскурсантов, а Иван Денисовичей.)

        Архаически-варварское  начало пронизывает не только быт, культуру, сознание русского человека, и сказывается не только в захламлении жилищ, загаженности среды, но и в немотивированной агрессии и вандализме. (И. Яковенко. Варварство как норма жизни. Полемические заметки о  русской цивилизации. // Родина. 1995. № 8. – С. 30). В этом и только в этом стираются грань между «верхами» и «низами» российского общества, - это единая культурная норма для всех. «Столкновение с другой нормой упорядоченности мгновенно порождает в нормальном россиянине органическое отторжение. Так, обязательно в глубинке бьют, колют новые киоски, памятники, которые «высовываются» из средней нормы хаоса. Надбив, надломав, слегка загадив чуждое, пришедшее из мира цивилизации, архаический субъект тем самым осваивает новый предмет, лишает его опасных, вредоносных потенций» (И. Яковенко. Указ. соч… - С. 30-31). Этого мнения придерживались и дореволюционные историки: «Болезнь русского общества заключалась в варварском начале косности, в стремлении как можно меньше делать и жить за чужой счёт» (В.С. Соловьёв. Грехи России. // Новый мир. 1989. № 1. -  С. 621). Современные философы отмечают, что в России одно варварство сменяется другим. От марксизма  взяли в первую очередь его «варваризующую» сторону – «кто был ничем, тот станет всем».

        РАСИЗМ.  Другой формой возврата к архаике является расизм. Прежде чем идеология овладела массами, народу необходимо проникнуться фактом своей этнической исключительности. Говорить о биологической «племенной» чистоте просто смешно, и в принципе, расистские настроения для масс нехарактерны. При нормальном ходе исторического процесса народ каждым шагом подтверждает своё достоинство и полноценность в качестве цивилизованного субъекта», но только у него начинают возникать сомнения в этом, тут же рождаются мифы, прямо утверждающие его превосходство как такого субъекта над окружающими». (В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. – С. 44).  Правдоподобие расистского мифа здесь отступает на задний план, главное, чтобы он подходил для своего этноса. Для национальной психологии наиболее важен результат самооценки, а уже во вторую очередь – мнение окружающих. Внутренне, не на публике, великороссы ценят себя куда как невысоко, тем самым подтверждая ненормальность исторической судьбы своей страны. Разновидность расизма – борьба с «классовым врагом». Сама теория классовой борьбы – миф, измышлённый мрачнейшим марксизмом-ленинизмом, имеет к учению Маркса такое же отношение, как фашизм – к произведениям Ницше. Ленин перекроил марксизм под российскую реальность. Общинная тяга к самоизоляции присуща идеологам большевизма, которые рассекли социум на ряд прослоек – это вид расистской сегрегации. Источник классового феномена – «качество» происхождения, то есть всё в той же крови. Жертва осуждена на репрессии с момента своего рождения, даже до рождения, человек не в силах здесь ничего изменить. Как бы он не стремился «исправиться» ему это не удастся до самой смерти. Его вина хуже первородного греха: он вообще родился «не у тех» родителей. (В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. - С. 44). Принцип чистоты крови, «класс-расистского» расчленения человечества, подана в одном из трудов бывшего Коммунистического университета им. Свердлова. Здесь принцип неполноценности классово чуждых сограждан обозначен чётко и недвусмысленно. Гораздо ранее, чем в работах А. Гитлера и А. Розенберга, последовательно члены чуждых прослоек выводятся из человеческого мира в мир животных, причём, не в переносном, а в самом прямом смысле. Утверждается, что даже аполитичный сексуальный интерес к подобному «объекту является таким же извращением, как и половое влечение к крокодилу, орангутангу», - писал профессор Залкинд в 1924 году. (А.В. Залкинд. Революция и молодёжь // Родник. 1989. № 9. – С. 65). Профессор (этнически не великоросс) сформулировал традиционное отношение великороссов к сексу с «чужими». Ещё  в ХУІІ веке русские были убеждены в том, «что разделять ложе с иностранками весьма отягчает грех» (Путешествие в Россию голландца  Я. Стрюйса // Русский архив.  1880. Т. 1. – С. 49). В княжеском своде законов указывалось, что тот, кто «с бесерменкою или жидовкою блуд сотворит», тут же отлучается от церкви. (Древнерусские княжеские уставы ХІ – ХУ вв. – М., 1976. – С. 90). (Аналогично к этому относится и иудаизм. см. Танах  и Талмуд). Классовый враг – отброс человечества лишается права на жизнь, «ты имеешь право его убить, конечно, не по собственному решению, а по постановлению… классового органа». Если возникает угроза классовым интересам, то уместен и самосуд, но «ты всегда обязан потом немедленно отчитаться перед классовым органом в этом действии». Показательно, что охота на людей не просто привилегия для гегемона, но ещё и долг, в процессе выполнения которого необходимо помнить о неуместности «псевдофилософского ханжества, так как метафизической самодовлеющей ценности человеческой жизни для пролетариата не существует. (А.В. Залкинд. Указ. соч… – С. 64). Расизм расцвёл в терроре 30-х годов. Уничтожение соперников для партийной элиты – это усиление самого себя, архаичная основа большевизма - зачистки по расовым признакам. При этом уделялось внимание и полезной для расы господ дисциплине, практиковалось биологическое регулирование (пропаганда здорового брака, физкультурное движение, бесплатная медицина, поощрение спортивных и трудовых рекордов и  др).

        Средством консервации общества такого типа, его стабилизирующим фактором являлась непрерывная демонстрация силы в её смертоносной, убивающей форме, убеждении масс в неизбежности наказания, если начал движение не с левой ноги. Незримая сеть доносчиков, по сути, частных лиц, получивших право власти над жизнью и смертью масс, расширяла круг потенциальных жертв. Показательно, что придя в себя от идеологического наркоза после очередной чистки общества, «народ был неспособен хотя бы охнуть от ощущения утрат (не говоря уже о жалости к погибшим, к их семьям). В этом – суть чёрно-белого мировосприятия нации, не менявшегося веками. Поэтому сказать, что завтра можно ждать повторения вчерашних ошибок, - ничего не сказать. Эти ошибки повторяются уже сегодня, на наших глазах, на виду у всего света». ( В.Е. Возгрин. Укз. соч… Т. 1. – С. 46). Чистки воспринимались как вид этнического самоочищения и подавляли инстинкт сохранение вида, принимая форму явного этносуицида. «Это не убийство, а самоубийство великого народа, что тлетворный дух разложения… был добровольно, в диком и слепом восторге самоуничтожения… всосан народным организмом» (С.Л. Франк. De profundis // Вехи. Из глубины. – М., 1991. – С. 145). «Здесь лишь та неточность, что упомянутый дух был не извне всосан, а изначально довлел этому «народному организму», являлся продуктом его экспансивности, превращающейся в моменты отсутствия внешнего врага в аутоагрессию, иногда принимавшую форму  разнообразной прямой селекции» (В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. – С. 46). Задолго до чисток 30-х годов, в 1919 году в обеих столицах прошли мощные демонстрации под лозунгом «Требуем массового террора!». (В. Артамонов. Национальный характер и история // Стили мышления и поведения в истории мировой культуры. - М., 1990. – С. 74). Многие современные аналитики, заглядывая в глубинную суть исторических процессов, обоснованно утверждают, что террор «был  выгоден» большинству советского народа. «Мир сделался простым, упорядоченным, плоским. На всё существовал заранее готовый ответ» (А. Яковлев. У большого террора свой юбилей. // ОГ. 14-20. 08. 1997. – С. 5.) «Этот вывод подтверждается сухой статистикой. В годы расцвета КПСС, когда она уже выступала перед лицом всего цивилизованного мира как партия палачей, несравнимая даже с гитлеровской, её популярность в империи поднялась до высшего уровня: почти каждый 13-й советский гражданин, учитывая и детей, был коммунистом (около 20 млн. человек на 250 млн. населения). В годы такого же расцвета своей партии Гитлер едва насчитывал в ней одного нациста на 70 подданных Рейха – это, учитывая и бывших коммунистов, которых в НСДРП принимали особенно охотно. (см.: В.И. Синцов. Коллективизация совести. // Философские науки. 1992. № 3. – С. 13).

       В российской среде сохранился дух европейского Средневековья. Указ ВЦИК и СНК от 07. 08. 1935 г. предусматривал судебные санкции (вплоть до расстрела) по отношению к 12-летним детям. В Средневековье действительно «не существовало представления о детстве как особом состоянии человека и что детей принимали как маленьких взрослых». (А.Я. Гуревич. Категории средневековой культуры. – М., 1984. – С. 22). Авторы вышеназванного Указа, тысячи его исполнителей в судах и миллионы граждан СССР не особенно удивились дикому содержанию этого акта. «Это были по-своему нормальные, но на века отставшие от европейской цивилизации люди, а именно цельные и последовательные манихеи» (В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. – С. 47). В эту схему вписывается и миф о Павлике Морозове. Он грубо нарушил один из законов общины и ответил за это по столь же архаичным канонам, не делавшим различия между ребёнком и взрослым. И московский центр и сибирская деревня и «европейский» город Ленинград сохранили архаичность ментального типа. Через несколько месяцев после снятия блокады Ленинградский исполком посылал детей, причём не совершивших никакого преступления, (т. е. не в наказание), на смертельно опасное разминирование пригородных территорий, относясь к ним по вполне средневековым нормам, не делавшим скидок на нежный возраст. (В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. - С. 48).   

        Время не властно над типом национальной ментальности русских. Главный генерал российских карательных войск в Чечне Виктор Казанцев в 2000 году заявил: «Теперь мы будем считать мирными жителями только женщин, детей до десяти лет и стариков старше шестидесяти. Со всеми остальными мы будем разбираться самим  жестоким образом». Пионтковский в статье «10 лет? Шаг вперёд!» пишет: «Всё, господа – богоносцы, приехали. Со всей нашей исключительной духовностью, соборностью, всемирной отзывчивостью, причитаниями о слезинке ребёнка. Товарищ Сталин сажал детей за колоски с двенадцати. Товарищ генерал будет пытать чеченских детей с одиннадцати. И не за колоски. А поголовно ВСЕХ». (см. А. Пионтковский. 10 лет? Шаг вперёд! // Новая газета. 17-23. 01. 2000. – С. 16).

         Великороссы правы, отстаивая своё отличие от западной и восточной  современных цивилизаций. Исторический факт – существование в ХХ и в начале ХХІ веков средневекового (т. е. закрытого, цикличного типа) российского псевдоразвития, мировосприятия и мировоззрения. В начале ХХ века русский мыслитель Ходасевич отмечал «отвратительную скуку русских реакций, неземную скуку вечных возвратов, повторяющихся снов». (цит. по: В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. – С. 48). В конце ХХ века другой философ и социолог М. Мамардашвили пишет: «Тягомотина дурных повторений и бесконечных адовых мучений, когда… нужно жевать один и тот же кусок - это и есть Россия ХХ века. Гений повторений буквально разыгрался на российских просторах как в дурном сне» (цит. по: ЛГ. 06. 04. 1994). Многие исследователи пишут, что насущно «необходима трансформация русского национального характера» (Л.О. Бороноев. П.И. Смирнов. Россия и русские. Характер народа и судьба страны. - СПб., 1992. – С. 142). Но всё остаётся на своих местах и приумножается (см. манифест Н. Михалкова. 2000 год) и из стереотипа поведения великороссов, из главного «источника народных бед и немыслимых страданий делается фетиш. Более того, его навязывают, как предмет для подражания и другим народам империи!» (В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. – С. 48).

        Соборно-общинный менталитет великороссов (несмотря на соблазны западной цивилизации) уцелел, укрывшись «в закромах души» (т. е. в подсознании) русского народа в качестве «основы национального самосознания» (ЛГ. 09. 02. 1994). Не усвоим уроков прошлого, русские не вышли из него и пути к его преодолению пока не видно. (ЛГ. 30. 02. 1994).  Выскочить из порочного круга, из русского водоворота, можно, сознательно пойдя на глубокие перемены, реформы в духовной и идейной сферах. Но что предлагает русскому народу его древний и современный духовный центр, Москва, после провала её коммунистической идеологии?  Как это не поразительно – средневековую же православную догму.

         Московское православие. Церковь в средние века сыграла важнейшую роль в консервации на Руси древней  языческой нетерпимости, обогатив её библейским манихейством. Токи этой архаичной человеконенавистнической идеологии пронизывали историю России и придали особо мрачный и кровавый характер социальным бурям ХХ века. После распада СССР  естественно было ожидать изменений в идеологии и структуре русской православной церкви, которые сделали бы её способной не только к евангельскому несению креста, но и оливковой ветви всеобщего примирения. Этого не случилось и вот почему. При переходе Киевской митрополии в Московскую церковью были утрачены весьма многообещающие начатки учёности; да и позже украинская Киево-Могилянская академия оставалась для русского православия недостижимой в научном смысле высотой, не говоря уже о западных католических научно-богословских цетрах. Монастыри и теологические университеты Европы в Средневековье и Новое время активно участвовали в научном развитии общества и в его повседневной жизни. Католические монахи и северные протестантские пасторы знали толк в агрономии, технике, астрономии, медицине, создавали новые научные направления и школы в области этнографии, фольклористике, биологии, химии и т. п., и, конечно же, теологии, в творческом и глубоком изучении не только Библии, но и Корана. (см.: В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. – С. 49).  Русскую церковь не затронули ни великие европейские взлёты Возрождения, Реформации и Просвещения. Московское православие осталось фактически на провинциальном, удельно-княжеском уровне, обращённое в старину, в самое себя. Историк церкви пишет: «Не материализм, не корыстное скопидомство и эгоизм чревоугодия делали русскую иерархию глухой и не способной сдвинуть дело… просвещения, но честный консерватизм и почти фанатизм бесшкольности – ни уму, ни сердцу русского монаха и епископа ничего не говорил призыв к науке и школе» (А.В. Карташев. Очерки по истории русской церкви. Париж,  1959. Т. ІІ. - С. 543- 544).  «Не скопив за прошедшие столетия ничего, кроме канонически-молитвенного опыта, не воспитав в пастве уважения к личности и человеческим свободам, к закону и частной собственности, одряхлевшая РПЦ оказалась в 1917 г. неспособной противопоставить ничего большевистской идеологической агитации, скороспелой, но достаточно грамотной, вполне современной и гораздо более национальной и понятной массам, чем христианское учение». (В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. – С. 50). Церковь растеряла свою паству, ударившуюся в безбожие за несколько октябрьских дней 1917 года и началось повальное ограбление храмов, убийство священников  и тому подобные, немыслимые на Западе, ни тем более на Востоке эскапады.  О затухании роли московского православия в жизни русского человека писал уже  Герцен. Веками московское православие «стремительно приближалось к этому бездонному стоячему болоту, в котором исчезли следы древнего мира» (А.И. Герцен. О развитии революционных идей в России // Собр. соч. в 30 тт. – М., 1956. Т. УІІ. – С. 232). Так выглядит история Октября с точки зрения марксисткой историографии, опирающейся на известную аксиому «бытие определяет сознание».

        (В эту сомнительную истину на закате своей жизни не верил уже и Карл Маркс, так как не мог объяснить, почему «буржуазная» протестантская конфессия появилась почти на триста лет раньше самой буржуазии как класса). «Если же мы взглянем на истоки ленинского учения под абсолютно объективным углом зрения, то увидим, что большевизм – не просто порождение русского православия. Он – органичная часть православия, в котором всегда были сильны первобытно-коммунистические идеалы. По сути, большевизм – одна из православных сект, которая сумела победить свою мать – РПЦ. И, как любая победившая секта, она немедленно растоптала свою колыбель, ведь вполне ожидаемая конкуренция побеждённого противника (т. е. достойного жалости, ностальгического сочувствия) – вещь небезопасная. (В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. – С. 50).

       Большевизм стал возможен благодаря одному из радетелей земли Русской, патриарху Никону (1605-1681). Наглухо закрыв, найденный было староверами, по существу, протестантский путь развития РПЦ, после чего перегрев или закрепощение церкви государством  стало неизбежным, как и её падение вместе с царизмом. Большевизм вырос из православных пелёнок, в  православии следует искать глубокие корни этого политического учения. Но по своим экспансивным, агрессивным потенциям ленинизм перерос православные пелёнки и разорвал их соединённой мощью этнического большинства, тут же предавшегося массовому безбожию.

        А что же российский Духовный Град. Обновленческая церковь предала православные идеалы, не устояла перед соблазном большевистского рая и сотни тысяч своих самых верных приверженцев: мучеников-священников, дьяконов, общинных старост и прочих мирян отринула от себя в систему ГУЛАГа.  РПЦ запятнала святительские ризы сотрудничеством с палачами своего народа – большевистской партией и ОГПУ-НКВД-КГБ, не говоря уже о привычном, рутинном нарушении священством тайны исповеди и других смертных грехах. Власть церковной политикой не оставляла священникам выбора: либо он становился сотрудником карательных органов, либо лишался прихода и  его ссылали как бывшего. Старые авторы находили духовное объяснение этому. «Русская душа, как и всякая, трёхсоставная и имеет лишь своеобразное сочетание трёх основных частей. В составе лишь всякой души есть начало святое, специфически человеческое и звериное. Быть может, наибольшее своеобразие русской души заключается в том, что среднее, специфически человеческое начало является в ней несоразмерно слабым по сравнению с национальной психологией других народов. В русском человеке, как типе, наиболее сильным являются начала святые и звериные». (С.А. Аскольдов. Религиозный смысл русской революции // Вехи. Из глубины веков. 1991. – С. 225). После падения коммунистического режима, его детище – РПЦ продолжает существовать и отказывается канонизировать своих мучеников-жертв советской власти. Патриарх заявил, что они будут канонизированы в качестве святых мучеников, но лишь «по мере реабилитации их» госадминистрацией. Митрополит Санкт-Петербуржский и Ладожский Иоанн (Снычёв) назвал постсоветскую либерализацию Смутой и жалел об «отсутствии общепринятых авторитетов и силовых механизмов контроля над общественным мнением». (Митрополит Санкт-Петербуржский и Радожский Иоанн (Снычёв). Битва за Россию. – СПб., 1993. С. 28). В 90-е годы ХХ века КГБ на некоторое время отошёл в тень в деле управлении Россией, но никогда не уходил из РПЦ. Благо во время Путина и Кирилла вернулся контроль над бессмертной душой русского человека. Из высокого амвона опять зазвучали тезисы о неизменном окружении русского народа враждебными племенами и державами, где «из века в век плелись заговоры против нашей страны». В то же время церковные мракобесы боятся глубокой богословской учёности. В День печати 5 мая 1998 года труды трёх светочей русского богословия Александра Меня, Иоанна Шмемана и о. Иоанна Мейендорфа были сожжены по распоряжению епископа Екатиренбургского и Верхотурского Никона (Миронова) во дворе Екатеринбургского духовного училища в присутствии студентов и приглашённых гостей. (см.: ЛГ. 24. 06. 1998). Анафема «не нашим» и славословие своим уж пятый век звучит как шаманское заклинание – ритуальный тезис: «Третий же Рим – Москва, государство народа русского», то есть избранного племени, которому «Господь вверил жертвенное, исповедническое служение народа-богоносца, народа-хранителя и защитника святынь веры» (Снычёв. Указ. соч… - С. 8, 12). Это говорится не беззащитному народу, а народу-агрессору, который за три столетия завладел шестой частью суши и одарившего оставшуюся часть планеты идеями перманентной революции (неутихающей братоубийственной войны) двойной (советской) морали, теорией и практикой концлагерей, геноцида в ранге государственной политики, массовых репрессий, книжных костров в ХХ! веке, рабского труда невиданной в истории массовости, тотального правового нигилизма и т. д. и т. п. (В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. – С. 52).  Гремящие речи с амвонов патриархата РПЦ ввергают массы в соблазм исключительности (т.е. безнаказанности), - это и есть «богоизбранность».  Эти вещи очень опасны для бедного российского сознания, не избалованного демократической практикой  самостоятельного  принятия важных решений, лишённого спасительного иммунитета против расизма. Русский человек и без того впадает в состояние массовой тотальной невменяемости – то классовой, то расовой, то обоих вместе. Вывод – такая церковь способна на многое, но вывести русское общество из многовекового замкнутого круга повторяющихся внеисторических циклов ей не под силу. Если в Российской Федерации когда-нибудь и начнётся процесс выхода из манихейства, то именно от РПЦ следует ожидать наиболее ожесточённого сопротивления таким переменам. (см. В.Е. Возгрин. Тамже).

        Русская интеллигенция. После реформ Александра ІІ всё более влиятельной силой в России становится пёстрая прослойка интеллигенции, чья сила была не в массовости, а в активном использовании средств массовой информации. Роль этой интеллигенции в подготовке катастрофы 1917 года совершенно исключительна. Для этого нам придётся взглянуть на историю деревни периода 1861-1917 года с «городской» точки зрения. Реформы 1860-х положили начало дифференциации в российском селе. Из крестьянской массы начали выделяться наиболее способные, трудолюбивые, оборотистые, трезвые мужики и становились зажиточными хозяевами. Они сумели подавить могучие подсознательные коллективистские зоны к общинной архаике и сделали эпохальный шаг в направлении к индивидуализму, к труду ради нескрываемой цели – вырваться из нищеты. Однако рост благополучия не сопровождался ростом положительных моральных качеств. На «крепких» мужиков стал обрушиваться праведный гнев не только односельчан, но и критика со стороны интеллигентов. На литературные подмостки писатели вывели карикатуры на бережливых хозяев и кулака - «мироеда», а примеров положительных героев крайне редки, вроде  Штольца у Гончарова и Костанжогло у Гоголя. Вся разночинская интеллигенция открыла дружный огонь не по этическим искривлениям в послереформенной России, в которых виновата вся великорусская история, а по  всему непрычному, «ненашему», «нерусскому», по его носителям, вытаскивая на свет Божий худших из них уже в качестве типического образа. Были выставлены на всемирное позорище стихийные русские индивидуалисты, посмевшие выйти из цепеняющего круга соборной общинности. Главное зло российской действительности «вся интеллигенция (как славянофилы, так и западники) видела  не в одеревеневших средневековых и первобытных принципах национального сознания, а в чуждом русскому народу либерализме, в ростках экономической  и иных свобод на деревенской почве». (В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. – С. 54). Мыслящая интеллигенция была активной, считалась либеральной, но двигалась в прошлое, к архаике. Повсюду – от студенческих сходок до аристократических салонов - звучали шаблонные призывы «идти на выучку к мужику», «опрощаться».  При упоминании об истинных ценностях «народного характера», заходились в пиитическом восторге даже всемирно признанные гении, как Достоевский и Толстой. А что до влияния Запада? Оно и в ХІХ, веке (как и в ХУІІІ, и в ХХ вв.), всегда оставалось неизменно поверхностным.  С пиршесвенного стола философии, теологии, экономической мысли Запада в  Россию проникали крохи,  а своих Гегеля, Канта, Мирабо, Смита, Кьеркегера воспитать было невозможно в стране, где «нет культурной Среды, культурной середины и почти нет культурной традиции», поскольку «в отношении к культуре почти все русские люди нигилисты» (Н.А. Бердяев. Новое средневековье. – М., 1991. – С. 31). Может быть именно поэтому из всего богатства мировоззренческих, социальных и экономических систем Запада и Востока русской интеллигенцией был заимствован материализм в виде марксизма, превозносившего вековое проклятие Руси – коллективные формы труда, быта и низовой культуры, клеймившие частно–предпринимательскую деятельность. Вместо раскрепощения  материализм (в его российском толковании) вёл к ещё большему диктату соборного общества, к монологичности настолько тотальной, что вряд ли могла присниться самому Марксу.

        Несмотря на враждебное к нему отношение  упомянутых кругов, развитие капитализма в деревне и городе шло своим путём. Разревал раскол между развитием экономики и политическим строем и укладом русской жизни. Традиционное свободолюбие в откровениях интеллигентской публицистике позволяло надеяться, что интеллигенция выберет западный либерализм с его свободой экономики и духовным раскрепощением, но интеллигенция из любви к мужику выбрала национальные ценности вечевого идеала с его общинной экономикой. Аналогичный выбор сделала и правящая элита. Редкий случай, когда  голоса чиновников и пиитов зазвучали в унисон. Либерализм всё же пробивал себе дорогу, но в условиях российского бездорожья он «принял какие-то разухабистые, путанные, бунтарски-верноподданнические очертания. Такой была и внутренняя суть его». (В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. – С. 55). Блоковскую музу вдохновляла кровавая революция и вера в русского Христа. Поэт воспел революционные банды и во главе их поставил Христа! Худшего оскорбления христианству не наносил ни один русский поэт.  Впрочем, у Блока мы видим уже не милосердного Сына Божия, а какого-то мелкого сектанта-подстрекателя, неспроста его имя звучит в поэме «Двенадцать» так же, как в скитах еретиков-раскольников – «Исус».

        Интеллигенты «ушли в народ». Ещё Бакунин писал: «Мы должны народ не учить, а бунтовать… Кто не понимает разбоя, тот ничего не поймёт и в русской народной истории… Разбой – одна из почтеннейших форм русской народной жизни» (Прокламация «Постановка революционного вопроса», апрель 1869 г.). Здесь опускается обильный материал о чисто бандитской деятельности «интеллигентов»-народовольцев и им подобных. Хотя появление в России С.Г. Нечаева  с его «Катехизисом революционера» и П.Н. Ткачёва, готового ликвидировать половину нации ради торжества своей идеи  глубоко логично. В России ХІХ века «интеллектуальная свобода вдруг оказалась явно впереди ещё скукоженной прежним давлением нравственности, а потому идея оказалась выше морали» (С.И. Романовский. От месианской идеи до социальной утопии. // Новый часовой. 1996. № 4. – С. 226). Появление упомянутых здесь страшноватых мутантов, законченных душегубов, сложившихся в питательном бульоне, сваренном из разночинского безбожия и манихейского бытового зверства русского села.

        Утопия и реальность русского села. В дореволюцонной России бытовали две утопии: крестьянская (без помещиков и чиновников, но с батюшкой-царём) и либерально-интеллигентская (Россия как страна свободных граждан, хоть и подданных того же императора). Обе утопии имели два определяющих момента – это царская власть и сельская община. Социальная прокладка помещики должна была исчезнуть, и её начали убирать при Александре ІІ. Но многоплановый, тотальный, всеобщий конфликт этим не разрешился. Вероятно, взрыв 1917 года можно было предотвратить «целенаправленными мерами постепенно превращая сельский «мир» из диктатора в обычное экономическое сообщество ни от кого не зависящих, самостоятельных соседей или же хуторян. То есть всячески содействуя, прямо с 1860-х, подъёму общинников до уровня западных просвещённых хозяев. Но за последнее перед катастрофой 1917 г. полвека никто (кроме, пожалуй, политэмигранта А. Герцена) не то что не ставил перед собой такой задачи, но и не понимал её сути. (В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. – С. 56).

        Крестьянство же, как и ранее предоставленное самому себе, менялось не качественно, а лишь количестенно: с 1858 до 1897 гг. население страны возросло с 68 до 125 млн. человек, отчего размер среднего крестьянского надела упал с 4,8 до 2,6 десятин (К. Качоровский. Народное право. – М., 1906. – С. 20). В условиях неуклонного падения цен на хлеб это вело к массовому недоеданию, даже к голодным периодам, например в 1890 г. Да и в обычные годы до 60% рекрутов из крестьянских парней отправлялись назад по причине негодности к службе из-за истощения. (Дж. Хоскинг. История Советского Союза 1917-1991. – М., 1994. – С. 27). Факты говорят о том, что до 1917 года неурожаи были постоянным ялением не только на глинозёмном Севере, но и на богатейших чернозёмных почвах, использовавшихся хищнически. Урожайность после отмены крепостного права если и повысилась, то незначительно. (см.: Л.В. Милов. Великорусский пахарь и особенности  русского исторического процесса. – М., 1998. – С. 384-390). Корень зла  был в общинной психологии, в архаичности мышления мужика. «Мужик отчаянно сопротивлялся попыткам заставить его отказаться от трёхполья, которое господствовало в русском земледелии и добрую часть ХХ века» (Р. Пайпс. Россия при старом режиме. – М., 1993. – С. 189). Борьба с хроническим истощением почвы велась не переходом с трёхполья на нормальные агрометоды и не интенсификацией всей крестьянской экономики, включая её капиталистическое, то есть свободное кооперирование, что для Запада было уже  не вчерашним, а позавчерашним днём (ХУІІІ в. для соседней Скандинавии, ХУІІ в. для Англии и Нидерландов). Вместо этого мужики просили «дожжа» у Господа, а то и молились языческому Даждь-богу и какой-то неведомой «аллилуевой жене», тоже явно языческой персоне: это был «… славянский Олимп, такой же грубый, непосредственный и неправильный, как среда, в которй он образовался», - писал Кавелин, воспитатель будущего императора Николая ІІ. (К.Д. Кавелин. Собр. соч. Т. 4. - Спб., 1904. – С. 61).  Мракобесие в крестьянской среде увеличилось в последние 20 лет ХІХ в., когда число язычников, хлыстов и др. изуверов достигло 1/5 всех православных России. Но и во вполне православной среде элементы чисто языческих верований во второй половине ХІХ в. численно значительно превосходили христианские: на 46,7% первых приходилось всего 35% вторых, тогда как оставшеся 18,3% принадлежали к смешанному христиано-языческому, то есть тоже, строго говоря, неправославному типу. (Б.Н. Миронов. История в цифрах. Математика в исторических исследованиях. – Л., 1991. – С. 19).

        Если у свободного русского крестьянина появлялась некая сумма денег, то он не в силах был отказаться от вековых стереотипов и тратил её не на интенсификацию хозяйства, а на увеличеие площади земельного участка и нередко жил хуже прежнего. «Жалкий результат Великой реформы объясняется не тем, что мужик получил мало прав, а тем, что он этих прав не понял. (В.Е. Возгрин. Указ. соч…. Т. 1. – С. 57). Реформа принесла волю не общиннику, а общине, мужик же остался на каком-то допетровсом уровне. И не потому, что не было средств на модернизацию хозяйства. Веком раньше датские и голландские мужики после освобождения от личной крепостной зависимости (государство им не помогало) «скинулись» по мелочам, организовали массу обществ взаимного кредита, потребительских и сбытовых, а потом и производственных кооперативов. В результате всего через несколько десятилетий аграрная экономика этих стран сменила на европейском рынке последнее место на первое по продаже своих основных продуктов: бекона, мясной свинины, сыра и масла. (подр. см.: В.Е.  Возгрин. Нидерландское крестьянство в ХУІ-ХУІІІ вв. // История крестьянства в Европе. Эпоха феодализма. – М.,  1986. Т. ІІІ. - С. 114-117, 120-125;  В.Е. Возгрин. Датское крестьянство в ХУІ – середине ХІХ вв. // Там же. - С. 301- 306).

        Этот путь годился и для России. В России на помощь мужику пришло государство. Для модернизации через кооперирование были созданы: 1) кооперативные кредитные и ссудо-сберегательные товарищества; 2) сельские, волостные станичные банки и кассы; 3) крестьянские сословно-общественные кредитные заведения и 4) отделения Государского банка, также предоставлявшие крестьянам ссуды. Только в 1915 г. ими было выдано в кредит крестьянам 550 млн. рублей. (Круглый стол о коллективизации. // История СССР. 1989. № 4. – С. 57-58). «И всё – впустую. Лишь малая часть этих миллионов рублей пошла по назначению. Реформы же увязли в болоте сонного царства, где сельский мир активно противодействовал внедрению многополья, селекционного семенного фонда, удобрений и сельхозмашин, бонификации почвы и т. п. не только из-за практики переделов, а потому что попытки хоть что-то изменить упирались в тупую догму: «как отцы наши пахали, так и нам след». (В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. – С. 58).

        Известный журналст М. Меньшиков, расстрелянный большевиками в 1918 году, писал об этой безысходности великорусского анахронизма. «С отменой рабства… вновь поднимается анархия, и общая свобода печально никнет… Иной раз слушаешь парламентского болтуна, в узком черепе которого играет шарманка: «гнёт правительства, раздавленная свобода» и т. д. Хочется спросить: ради истины, скажите,  препятствовало правительство, например, обрабатывать хорошо поля? Однако они прескверно обработаны, и не только у крестьян, а и у помещиков, катающихся на автомобиле… Те, кто кричат будто, русский народ «задавлен» трудом, или сами лентяи, или никогда не видывали настоящей крестьянской работы. Взгляните, как работают французы, немцы, англичани. Взгляните даже, как работают латыши, чтобы не ходить далеко. Смешно даже сравнить их труд с обыкновенной, через пень в колоду, возмутительно-небрежной крестьянской работой с прохладцей,  лишь бы отделаться. С трети десятины китаец больше соберёт, чем наш с 10-ти… Тысячелетний народ отвык считать землю и свои руки своими кормильцами. Он начинает просить хлеба у чужих рук, свои опуская в праздности. Праздный же народ, как известно, тотчас превращается в чернь, в анархический  класс, развязанный от железной дисциплины труда…». (цит. по: Д. Коцюбинскому. // ЧП. 09. 08. 1995).    

        Несамостоятельность, экономический инфантилизм русского крестьянства сказывался не только в том, что оно ждало реформ сверху (прирезки десятин пашни, помощи семенами, облегчения налогов, отмены рекрутской повинности и пр.), но и опасалось их. Когда помещика не стало, страх толкал мужика ещё более настойчиво к общине, к полуязыческому мракобесию и суеверию в период между двумя «волями», царской и большевистской. Дворяне  и прочие «верхи не показывали деревне доброго примера. Правительство выдало дворянам колосальные выкупные платежи на подъём агрикультуры, но «ахнуть не успело, как миллиард выкупных перекочевал в сундуки заграничных кокоток и магазнов розкоши» (М. Меньшиков). Дедовские латифундии дворяне «только сумели что расстратить, распродать, прокутить, не успев за несколько столетий завести ни саксонской, ни китайской культуры. В школах почти ничему не научаются, выносят жалкое знание как повинность, которую сбрасывают с плеч тотчас же по окончанию курса»,- писал Мешьшиков и делал вывод, что велликоросские дворяне, как и их мужики. Народ же усиленно доказывает, что он из того же теста. «Едва освободили крестьян, как по деревням пошёл тот же, совершенно дворянский кутёж, те же по натуре барские, лёгкие нравы насчёт женщин, то же отлынивание от труда, то же безверие, та ж беспечность к образованию – поразительное равнодушие к дельным книгам. И пристрастие к печатной дряни, тот же анархический нигилизм, то же,  в общем, печальное легкомыслие нашей рассы». (цит. по: В.Е. Возгрин. Указ. соч… - Т. 1. – С. 59).  Ещё ранее Достоевский отмечал, что в селе после отмены крепостного права мало что изменилось: «Крепостные на воле и лупят друг друга  розгами вместо помещиков». (Ф.М. Достоевский. Собр. соч. в 12 тт. – М., 1982. Бесы. Т. 9. – С. 32).

         Урбанизация и либерализация всего общественного механизма стали считаться в деревне Злом. Облик Добра приняли реалии общинной старины. Насильственное втягивание натурального самообеспечивающегося крестьянского хозяйства в товарно-денежные отношения (аренда!) вызывало ужас, олицетворялось с близившейся духовной погибелью. «Набирал силу протест – стихийный, бунтарский, слепой из-за отсутствия идейной основы, иных, кроме утопических, целей, и массовый». (В.Е. Возгрин. Указ. соч… - Т. 1. – С. 59). Он имел два крыла – народовольческое и крестьянское, но не оставил равнодушными и иные слои общества. Начался процесс «нормализации террора. Безупречная либеральная партия кадетов отказалась осудить террор в 1906 году. Насилие втянуло в свою орбиту немногочисленный (к 1917 г. - 2,5% населения) мирок рабочих.  Рабочие стали самым взрывчатым элементом общества, хотя истоки этого следует искать во всё той же деревне. В отрыве от села, рабочие становились большими крестьянами, чем сами мужики. Живя в заводских общежитиях, рабочие группировались не по цехам, а по уездам. По праздникам тот же локальный принцип соблюдался и в уже упоминавшихся драках стенка на стенку, и здесь сохранивших свой общинно-ритуальный характер. Мастера набирали «своих», заводчик проявлял понимание нужд заводской общины (она совпадала с церковной, во главе которой он сам, как правило, стоял). Ритм производства приспосабливался им к циклу   полевых работ: наём рабочих длился от Покрова до Пасхи.

        Возгрин пишет о принципиальной разнице между западныи и российским рабочим, которую не заметили ни Маркс, ни Ленин. Первый чувствовал себя в городе как рыба в воде, имея общие культурные корни, общую систему ценностей с окружающими горожанами. Идеалом у него было превращение в буржуа. Для русских рабочих забота об оставшемся в деревне хозяйстве пересиливала личные (карьерные) интересы, он мечтал вернуться в деревню и стать «кулаком». В городе он тосковал по селу, страдал по оборванным связям, что вело его к духовной,  а то и физической деградации и гибели. Как и крестьяне, рабочие полагали, что, работая за деньги, они живут по Кривде. Они возлагали вину за своё «падение» (отпадение от святого труда земледельца) на начальство, чиновников, город, государство. С другой стороны грешникам терять нечего и они с лёгкостью впадали в грехи, из которых пьянство было самым распространённым. (Подр. см.: И.Н. Ионов. Российсская цивилизация и истоки её кризиса. (ІХ – начало ХХ в.). – М., 1994. – С. 284-320).  «Это был не пролетариат, так умиляющий Маркса (то есть крепкие профессионалы, обладавшие квалификацией, профсоюзной спайкой, гордившиеся званием индустриального рабочего). В России это были маргиналы, завтрашние люмпены, отзывчивые на подстрекательство к любому насилию, к грабежу, бунту, цареубийству и пр., чем и приглянулись Ленину. А он - им, ведь толпе всегда нужен символ её абсурдного смысла жизни. Потом таким символом стал Сталин». (В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. – С. 60).

        В конце ХІХ – начале ХХ в. при слабости средних слоёв населения, под влиянием московского православия уродливо разрослись две крайние формы социальной идеологии – авторитарная и общинная. (А.С. Ахиезер. Россия: критика иторического опыта. В 2-х тт. – М,. 1991. Т. 1. – С. 260; И.Н. Ионов. Указ. соч… – С. 319-329).

         В начале ХХ века председатель Совета министров П.А. Столыпин начал экономическую переделку страны и людей, но без этической метаморфозы этих людей реформа потерпела крах, как и перестроечные потуги Горбачёва со товарищами. «П.А. Столыпин хотел модернизировать Россию, проигнорировав волю русского народа, которому эта модернизация была столь же мало потребна, как ныне – общечеловеческие свободы печати, совести, торговли, бесприпятственного выезда за рубеж и т. д.» (В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. - С. 60).  Главные причины неудачи реформы Столыпина во внутриобщинном конфликте: где идея бытового равенства, круговая порука, завистливость «мира» к более обеспеченному и более свободному кулаку тормозили любые нововведения. Кулаки открыто нарушали тысячелетние общинные принципы соборности, закрытости, самоизоляции от «ненаших». Всё это до того раздражало общинников, что они шли на явную уголовщину, которая не приносила им никакой пользы. В начале ХХ века разгорелся стихийный антикулацкий террор, в котором участвовали молодые деревенские парни, степенные мужики и седые старики. Этого требовало их понятие о спасении духовном, физическом и материальном. (см.: С.Ф. Гребенниченко. Выступлеие // Менталитет и аграрное развитие России (ХХ-ХІХ вв.). Материалы международной конференци. – М., 1996. – С. 409).  Самым распространённым видом террора были поджоги. Жгли хутора, стога сена, отдельные избы, дворовые постройки вместе со скотиной. В 1905 году антикулацкая активность стала массовой. (см.: С.А. Котляревский. Оздоровление // Из глубины. – М., 1990. – С. 177).

        «Революция» 1917 г. и её перспективы. Сущность бунта и крестьянской войны. «Революцией принято обозначать (по крайней мере, в цивилизованном мире) насильственную ломку  негодных экономических и социальных структур, одряхлевших отношений и культурных традиций, отмену переживших себя идеологических установок с целью замены их совершенно новыми социальными, политическими и экономическими системами, отвечающими более целесообразным, рациональным, совершенным, новым же социальным отношениям, производственным силам  и экономическим моделям. 1917-й отбросил  страну в противоположном направлении» (В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. – С. 61).

        Две разрушающие архаичные стихии русской жизни расшатали империю. С дной стороны бунт черни, люмпенов  - архаичное, варварское прошлое, которое пронеслось по России в 1905-1907 годах и затухло, но тлело, почти незаметное для российского политичесого бомонда, жившего собственными представлениями об окружающем мире. А с другой стороны городской феномен (известный как чёрные сотни) - ростки яростной реакции архаичного типа, антилиберальный протест средних и низших слоёв города, опасавшихся конкуренции интеллектуализировавшего крупного производства. Под термином «чёрные сотни» следует понимать несколько крайне правых организаций в России 1905-1917 гг., которые выступали под знаменем великодержавного шовинизма. По сути, они боролись за реставрацию «инородческой» политики феодального периода истории России.  В городе созрел плод сопротивления слишком европейскому, слишком нерусскому по духу аппарату (но в защиту своего старого тотема, царя-батюшки). Жертвами этой реакции опять стали «ненаши» - евреи и мусульмане, а также оторвавшиеся от народа русские: студенты, интеллигенты, иногда торговцы и пр. В 1905 году число погибших (не считая покалеченных, изнасилованных, избитых и пр.) за полмесяца достигло 4000 человек. Эти явления характерны для ареала преобладания русской закрытой сельской общины, захватывавшего и часть Белоруссии, и север украинского Левобережья. Марксисты-ленинцы истоки этих волнений видели в «ухудшении жизни» крестьянина и пропаганде революционеров. Но истории известно немало бунтов, вспыхивающих при радикальном улучшение в материальном положении массы, а «самое заинтересованное подстрекательство не может поднять людей на борьбу, если это не сделала природа, и свобода не замаячила  перед судьбами людей». (Л. Немет. Сталин. Вопросы ленинизма» // ИЛ. 1989. № 4. – С. 239). Недавние исследования показали, что в 1905-1914 годах волнения вспыхивали главным образом в деревнях, где ни разу не были агитаторы РСДРП или других революционных партий (98,8 %  от общего числа сельсих беспорядков). И, напротив, сёла, где агитация велась, сохраняли спокойствие в 92,4 случаях из ста. (см.: О.Г. Буховец. Социальные конфликты и крестьянская ментальность в Российской империи нач.  ХХ в.: новые материалы, методы, результаты. – М., 1996. – С. 316). Что объясняется социальной психологией общинников: «ненаш» агитатор подозрителен, для него бунт чем-то выгоден, а уж доброму он точно не научит.

        Серия волнений началась в России в 1902 г., впервые после долгого перерыва, и её окончание совпало с завершением Гражданской войны. Процесс крестьянских волнений был единый, но «мерцающий», «тлеющий», «пульсирующий» и даже «эстафетный». К 1920 году социальная буря охватила районы, далёкие от её зарождеия, от Центрально-европейской части России. «Но несли её до конца всё те же действующие лица – русские крестьяне и рабочие в будёновках или бескозырках. Именно поэтому пора назвать это крупное историческое событие более адекватным термином. Империя пережила двадцатилетнюю (1902-1922 гг.) крестьянскую войну. Причём  великорусскую крестьянскую войну». Последнее определение несколько режет ухо, привыкшее к комфортной «интернациональной (без)ответственности за весь отечественный террор». (В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т.1. – С. 63). Именно русской назвал эту войну Ленин, выступая 1 января 1918 года перед добровольцами: «Я приветствую в Вашем лице решимость русского пролетариата бороться за торжество русской революции» (В.И. Ленин. ПСС. Т. ХХХУІ. – С. 216). Профессиональный историк, политический противник Ленина, подчёркивал ту же мысль: «Большевистская победа лишь продлила общий процесс русской революции. Она только открыла новый период её. Существенна в этой победе не поверхностная смена лиц и правительств,… а непрерывность великого основного потока… преобразования России». (П. Милюков. Россия на переломе. Большевистский период русской ревлюции. – Париж,  1927. Т. 1. – С. 40-41). К схожему выводу приходят современные исследователи: «Красные сумели обезоружить белых в силу того, что взяли на своё вооружение насилие и мессианизм – то, чем изначально была пропитана русская история, и от чего ни у кого, даже просвещённых людей не находиось иммунитета». (В.И. Булдаков. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. - М., 1997. – С. 240). Длинный ряд лиц, явно нерусских, лишь возглавили этот бунт «бесмысленный и беспощадный».

        Нерусское лицо русской революции. (Рассмотрим теорию, что дух – это главное.) Великорусская нация уже с петровских времён не была единым обществом, не обладала той культурной ценностью, что является необходимой в процессе складывания нации. Раскол между культурой «высших» (цивилизованных) и «низших» (простонародных) слоёв, между интеллигенцией и народной массой за прошедшие века преодолён не был. Население империи существовало совместно не из внутреннего единства, а благодаря административным усилиям мощной державы. В начале ХХ века этот раскол трансформировался в открытый разрыв антогонистического типа. Советские исследователи объясняли экономическими причинами (ухудшением жизни) народный  взрыв. Флоронский считал, что не в экономике, а в «области культуры, в области духа лежат корни и истоки русской революции». Революция  1917 года  всего лишь «проявила наружу всё, что таилось во глубине России и было скрыто в недрах национального характера (В. Пискунов. Россия вне России. // РИ. Т. 1. 1994. – С. 26).  Классик социологии Эмиль Дюркгейм заметил, что чувства и мнения, управляющие обществом, складываются из достояния народной этнокультуры (из совокупности национальных предрассудков, мифов, поверий, песен, сказок, вымышленных или  исторических идеальных  для народного сознания, общеизвестных, но препарированных до неузнаваемости событий и анекдотов. Подсознательное и коллективное бессознательное начала необычно полно выражаются в великорусском этнопсихологическом типе. Причина – закрытая община, её гермитичный мир, сковывающий личность, самодостаточный  мыслительный процесс общинников. Как указывали ещё этнопсихологи прошлого века: «Такой субъект вследствии парализованности своей сознательной мозговой жизни становится рабом» и собственных подсознательных, и коллективных бессознательных интенций. (Г. Лебон. Психология народов и масс – СПб.,  1995. – С. 163). Это «знание вне и помимо понимания» (В.К. Кантор. В национальном мире непонимания. // ВФ.  1997. № 2. – С. 37). К такому «знанию» приложился ещё один усиливающий момент – привычная, неискоренимая агрессивность русских мирян-общинников, от неоднократно описанных в литературе «вспышках бессмысленной агрессии в российской деревне, находившие выход в органнизованных массовых драках»  (Менталитет и аграрное развитие России (ХІХ-ХХ вв.). Материалы международной конференции. – М., 1996. – С. 386),  до агрессивности государственной.  По этой причине «революция» 1917 года приняла уникальные по степени самоуничтожительности и жестокости формы? «Взрыв социальной энтропии развязал такие силы разрушения, которые в принципе противоречили цивилизации (в любой конкретной её разновидноси) как способу организации человеческого общежития» (Я.Г. Шемякин. Выступлеие на обсуждении альманаха «Цивилизация и культура» // Восток. 1996. № 1. – С. 193).

        Даже в советское время российская культурная среда не выработала средств ограничения экспансивному натиску архаики. Напротив, ею романтически любовались и в 1960-х годах и позже писатели-деревенщики и их многомиллионная аудитория. (см.: В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. - С. 65).

        После реформы 1861 года, отмены крепостного права, правительство было заинтересовано в аграрной реформации, в распространении товаро-денежных отношений, «но оно столкнулось с мощной волной крестьянской реакции: община противилась либерализации, инстинктивно чувствуя в ней свою гибель, она яростно цеплялась за натуральную экономику, буквально изводя тех немногих, кто, так или иначе, выходил из круга локальных, дотоварных отношений». (В.Е. Возгрин. Тамже). Стихийная актуализация древних ценностей вызвала к жизни среди прочего государственный централизм, аппарат подавления инакомыслия, коллективное управление, очередную реанимацию мечтаний о миссии России как освободительницы и спасительницы мира, воплощении Добра в царстве тотального Зла, и т. д., что было замечено и европейскими исследователями. Русский народ боялся заразиться в атмосфере ширяшейся либерализации и гуманизма.

        «Гениальный провидец» В.И. Ленин ещё в 1906 году в упор не видел крестьянской войны, годом ранее рассчитывал обойтись в будущей революции без крестьян, или что мужик пойдёт за подозрительной городской партией, обещающей невиданного насилия над общиной и передельным землепользованием. С течением времени крестьянская масса своими мощными потенциями изменила позиции руководителя пролетарской партии. Ленин в программе партии изменил марксистские  её пункты на более органичные и естественные для России. Тем более, что «на ментальном уровне большевики из всех политических партий были наиболее близки к крестьянам», а не к  обожествляемому ими пролетариату. И, с другой стороны, ленинцы «были в непримиримой оппозиции ко всей остальной политичесой палитре города», как  и все русские крстьяне». (В.В. Бабашкин. Крестьянский менталитет как системообразующий фактор современного общества // Менталитет и аграрное развитие России (ХІХ-ХХ вв.) Материалы международной конференции. – М., 1996. – С. 66). Чтобы привлечь многомиллионное крестьянство Ленин пошёл на ревизию собственного учения, превращаясь отчасти в типичного русского общинника, лукавого и себе на уме манихея с двойной моралью. "Силы, ведущие политическую борьбу, часто хватаются за любые средства, включая использования архаичных представлений, весьма удобных для превращения противников в глазах своей этнической группы в абсолютное воплощение зла». (А.С. Ахиезер. Архаичные ценности в современном этническом конфликте // АиПМК. - М., 1994. – С. 33).

        Современники Ленина из враждебного ему лагеря говорили, что «его сила заключалась в том, что… он был не из тех вождей, которые стараются поднять стихию на уровень сознательности, а из тех, которые становятся во главе стихии именно потому, что ей подчиняются» (ж. Социалистический вестник. Берлин. 25. О1. 1924. – С. 1). По мнению некоторых украинских историков, Ленин пошёл на метаморфозу своих взглядов, изначально будучи прекрасно осведомлённым в уникальной особенностях психики великороссов, в традиционной механике московской истории, корнях московской ультуры и природы власти в целом. (див.: Е. Маланюк. книга спостережень. // Київ. 1991. № 6,(7); – С. 116). Русский философ и полиэмиграт Степун в 1920 годах объяснял секрет победы Лениа тем, что вождь, видя, что руский народ идёт в бездну коллективизма, толкал его туда же, «творил своё дело не столько в интересах народа, сколько вместе с народом… Как прирождённый вождь он инстинктивно понимал, что… может быть только ведомым, и, будучи человеком громадной воли, он послушно шёл на поводу у массы, на поводу у её самих темних инстиктов». (Ф.А. Степун. Бывшее и несбывшееся. Лондон. 1990. Т. 1-2. - С. 289-290).  Плеханов  называл Ленина «несравненным мастером по части собирания под своё знамя разгнузданной чернорабочей черни, (который) все свои псевдореволюционные планы строит на неразвитости дикого голодного пролетариата». (В.Г. Плеханов. Год на родине.  Пг., 1918. Т. 2. - С. 202). Программа Ленина впитала наиболее расхожие суеверия, он своей адской идеологией освободил народ  от остатков нравственных сдерживающих начал, загоды оправдывая насилие, отрицая императивы совести и религии. «Но предъявляя вождю террора счёт, нельзя забывать о следующем: Ленин и его большевики, расползшиеся с его идеями по телу империи, а потом и других стран и материков как тифозные вши, были всё же не «тифом», а именно вшами». Тиф манихейства не они придумали. В Московии он испокон веку был у себя дома. (В.Е.Возгрин. Указ. соч… Т.1. – С. 67-68).

        Большевики создали аграрную программу, вдохновлённую общинными идеалами, заведомо невыполнимую, и, главное, бессмысленную, даже в случае выполнения, догмой земельного передела (даже по тотальному всероссийскому разделу средний крестьянский участок увеличивался всего-то на полдесятины). «Они совершили подлог, которого ждала деревня, но на который по причине моральных «предрассудков» не смогла пойти ни одна из тогдашних партий России». (В.Е. Возгрин. Тамже). Итог: Интернациональная банда Ленина сумела оборванные толпы рабочих и горсть матросов- анархистов, совершивших переворот в Петрограде, соединить с разгулявшейся крестьянской стихией России и с помощью военспецов создать огромную кадровую армию, вернувшую отпавшие части в лоно империи. По различным сведениям в Красной армии служили 50-70 тысяч царских офицеров. (см.: Г.П. Федотов. Судьбы и грехи России. Избранные статьи по философии русской истории и культуры. – СПб., Ч. І-ІІ. 1991-1992. Ч. 2. – С. 15; Н. Верт. История советского государства. 1900-1991. – М.,1992.  – С. 122). Эти офицеры были в большинстве не дворянами, тех кадровых командиров перемолола Первая мировая, а окопниками, бывшими унтерами, вышедшими из мужиков и кровью заработавшие золотые погоны. И далее,- российский человек с ружьём проливал кровь за воплощение в жизнь мечты не о свободной стране свободных людей, а о возврате к старым добрым временам, где нет места разросшихся либеральных нововведений, а есть типично российская деспотическая, закрытая социально-правовая система.

        Большевики с восторгом приняли бунтарски-грабительские позывы города и деревни Центральной России и объявили их оправданными и святыми и те бросились экспроприировать усадьбы, квартиры, породистый скот, грамофоны и гимназисток. В художественой литературе этот процесс лучше иных историков отображён А. Платоновым в романе «Чевенгур». На севере России и в Сибири, где не было крепостного права и закрытой сельской общины, проповедь большевизма дала сбой. На Украине такая община доминировала лишь на 1/3 Левобережья и 1/6 Правобережья и выступления местных экспроприаторов подавили односельчане   «с менее архаичными представлениями о частной собственности, религиозной этике, просто о совести». Нередко нравственно-психологический раскол проходил через отдельные семьи, как описано в талантливых рассказах Ю. Яновского. Советскую власть на Украине и в Крыму пришлось утверждать штыками Красной армии и не единожды.

        В Крыму наиболее ярко высветлилась этносуицидная сущность крестьянской войны: «классовый враг» добит и изгнан, а остановиться невозможно, кровь по-прежнему льётся рекой, идёт уже тотальный социальный распад. «Народная толща, поднятая революцией, сначала сбрасывает с себя все оковы, и приход к господству народных масс грозит хаотическим распадом». (Н.А. Бердяев. Духи русской революци. // Из глубины. – М., 1990. – С. 109). Большевики взяли ситуацию под свой контроль, - стихийный терроризм масс превратив в государственный Красный террор. Упразднив «такую химеру, как совесть», или хотя бы человечность, большевики вывели русскую революцию на мировой простор.

         То, что большевики присоедилили к России отпавшие инородческие территории, и навели порядок во внутренних губерниях, подавив крестьянские бунты, чрезвычайно обрадовало русскую эмиграцию. Едва избежав «карающего меча народного гнева», русская эмиграция уже пела хвалебные оды большевикам за возрождение  «едимой и неделимой». (см.: Л.П. Карсавин. Философия истории. Берлин. 1923. – С. 327; В.В. Шульгин. 1920 год).

        Крестьянский бунт в России захлебнулся бы,  как и все предыдущие, но его возглавила партия большевиков, состоящая из людей «никогда не знавших соблазна общины, непоротых племён, среди людей с совсем иным, чем у бунтующих великороссов, сознанием, а главное – с иным подсознанием», - пишет Возгрин (Указ. соч… Т. 1. - С. 70). Сознание и подсознание было иным, чем у великороссов у большинства членов партии большевиков, но кагал из которого были выходцы большинства революционных партий России, был не менее зловещей организацией, чем русская сельская община.  Партия большевиков впитала в себя не только инородческую  преступную сволочь со всей Российской империи, но и втянула в орбиту своей политики еврейских местечковых ремесленнников Белоруссии и Украины, безземельных латышских и армянских батраков, бакинских рабочих, бедняков грузинского села, а также заброшенных в Россию мировой войной венгров, чехов, поляков, австрийцев, немцев, китайцев и так далее. К этим людям у ленинского руководства было больше доверия, чем к россиянам не потому, что они были коммунистами, а по чисто деловым качествам – работоспособности, инициативности, своеобразной честности, трезвости и исполнительности (китайцев, например, ценили за «высокую организованность и хорошую управляемость». (А.Ю. Саран. Восприятие китайцев и Китая в России 1920 гг. // Русская история: проблемы менталитета. – М.,  1994. – С 134). Они были «чужими», - и русских, да и всех других жителей империи им было не жалко, что и требовалось большевикам. Русские сподвижники Ленина сохраняли под бушлатами, шинелями и кожанками общиное нутро, были «своими» и рахлябанными. У них с разбушевавшейся армейской массой могло возникнуть порочное взаимопонимание. Монополие на убийство людей ленинской партией инородцы сохраняли лучше природных велликороссов.  Доверие к нерусским большевикам было особым и после смерти Ленина. Мадьяр Паукер стал  личным парикмахером Сталина, он же пробовал сталинскую пищу и руководил системой охраны генерального секретаря 15 лет. (см.: А. Орлов. Тайная история сталинских преступлений. // 0гонёк. 1989. № 46-52.  – С. 12).   

        Ленин («самый человечный человек») превосходил, как всякий первопроходец,  в антигуманизме и ненависти к демократии Сталина, поощряя солдат к бессудным казням первых встречных, не вполне соответствующих расистским понятиям вождя, гарантируя «премию в 100 000 рублей за каждого повешенного» (А.Л. Литвин. Красный и белый террор в России. // Отечественные записки. СПб., 1993. № 6. - С. 47). «Ленинизм есть вождизм нового типа, он выдвигает вождя масс, наделённого диктаторской властью. Этому будут подражать Муссолини и Гитлер» (Н.А . Бердяев. Духи русской революции. // Из глубины. – М., 1990. – С. 103). Ленин сумел оседлать  могучую стихийную волну крестьянской войны, разгромил ганстерскими методами политических потивников, сумел «при помощи нерусского элемента утвердиться во главе русского народа, только что одержашего в Гражданской войне кровавую, но славную победу над самим собой». (В.Е. Возгрин. Указ соч… Т. 1. - С. 71).

        Одни патриоты России всегда заявляли, что этот нерусский элемент был инструментом, а не мотором бунта, он  не был душегубом, но лишь ножом в руках истинного убийцы, вот  что принципиально важно. Другие авторы не исключают психологических причин этого явления. В особености они часто высказываются в отношении большевиков-евреев. «Я склонен думать, что даже активное участие евреев в русском коммунизме очень характерно для России и для русского народа. Русский мессианизм родствен еврейскому мессианизму». (Н.А. Бердяев.  Указ. соч…. – С. 94). Разноязычная кагорта инородцев проявляла чрезмерное усердие в любом кровавом деле большевиков: в компании преследования «национальной буржуазии» окраин, в русификаторской политике Москвы, в гонениях на «безродных космополитов», в выявлеии мифических  сепаратистов («национал-предателей») и так далее. Особенно характерна их деятельность в Народном комиссариате по делам национальностей – главном ведомстве многонациональной державы, призваном защищать интересы самых слабых, в прошлом обездоленных культур. Наркомнац состоял из «обрусевших лиц нерусской национальности, которые противопоставляли свой абстрактный интернационализм действительным нуждам развития угнетённых национальностей. На деле эта политика поддерживала старую традиционную русификацию и была особенно опасна». (Л. Троцкий. Сталин. Нью-Йорк. 1946. – С. 257).  

         И всё же русскую мессианскую душу коробит, что инородцы, среди которых и представители народа «избранного богом» оседлали «народ-богоносец», что 20 лет после октября 1917 года на русской шее красовалась еврейская голова.  Поэтому они усиленно подчёркивают, что  чужаки были только «сторожевыми псами» русской революции. Иногда «псы» превращались в волков, на что указывал ещё Платон, но глобальной сущности это не меняет. (см.: Платон. Соч. в 3-х тт. 1968. Т. ІІІ. Ч. І. – С. 416; А . К. Поппер. Открытое общество и его враги. Т. 1-2. – М., 1992. Т. І. – С. 281, 300, 315). «Не инородцы-революционеры правят русской революцией, а русская революция правит инородцами-революционерами, внешне или внутренно приобщившихся к «русскому духу» в его нынешнем состоянии… Какое глубочайшее недоразумение – считать русскую ревоюцию не национальной! Это могут утверждать лишь те, кто закрывает глаза на всю русскую историю и, в частности, на историю нашей общественной и политической мысли», - писал лидер сменовеховцев Устрялов, свидетель тех кровавых дел. (цит. по: Политическая история русской эмиграции 1920-1940 гг. Документы и материалы. 1999. – М., - С. 182,  181).  В другом месте  Устрялов писал в 1920 году: «И если  даже окажется математически доказанным, что 90 % русских революционеров – инородцы, главным образом евреи, то это отнюдь не опровергает чисто русского характера движения. Если к нему и прикладываются чужие руки, - душа его, нутро его, худо ли, хорошо ли, всё же чисто русские». (Н. Устрялов. В борьбе за Россию. Харбин. 1920. – С. 48). После Гражданской войны в органах ВЧК русские составляли около 80 %, латыши -7,5 %, евреи – 5,6 %, украинцы – менее 1 %, поляки – 1,8 %, немцы – 1,2 % (А.Л. Литвин. Красный и белый террор в России: 1918-1922. Казань,  1995. – С. 91). Сюда не входят китайские добровольцы, общее число которых в Красной армии достигло 40 000. Некоторые из них охраняли Ленина, Троцкого и др., то есть являлись если и не чекистами, то особоотдельцами. (см.: А.Ю. Саран. Указ. соч…  – С 134).

        Мысль, что народ попал в кабалу к большевикам не из-за Троцкого, Свердлова, Енукидзе, Дзерджинского, Микояна и других инородцев в Кремле, а что его собственное жизнеустройство неизбежно принимало антинародный характер, постоянно мелькает в среде русских исследователей. (В. Пернацкий. Дуализм революции и противоречивость большевизма. // СМ. 1997. № 10. – С. 53). «Плотно обступив институты власти, рабоче-крестьянская масса  великороссов постепенно оттеснила от них ленинскую гвардию инородцев и почти всех их выпихнула в небытие». (Ю. Каграманов. Чужое и своё // Новый мир.  1995. № 6.  – С. 178). 

       Чуть-чуть преобразовавшись и окультурившись (плюнув в сторону буржуазной Европы) московский человек (великоросс) возомнил, что может обойтись и без  еврейской головы на своём теле. (По некоторым сведениям, в СССР готовились сделать «Землю Обетованную» в холодных районах страны, куда бывшие еврейсские лидеры коммунистической державы уже запроторили коренных жителей Кавказа и Крыма, освобождая территорию для «Черноморского Израиля» и «Нового Иерусалима» в СССР.) Но, противопоставив себя всему цивилизованному миру и лишившись подержки международного сионизма, коммунизм с великорусской головой ещё некоторое время подёргался в конвульсиях собственного восхваления и благополучно «сдох» (евр. жаргон) под всепобедные фанфары о единстве «советского народа». Символ России не двуглавый орёл, а многоголовый дракон, для которого небольшая потеря - ликвидация одной из голов: варяжской, немецкой, немецко-русской, еврейской. Причём, над телом возвышается одна голова, а возле шеи выглыдывают недоростки из множеств голов, готовых сменить господствующую. Если голова дракона перестаёт кормить великорусское брюхо, она самопоедается, а её место занимает новая, величественная как вечность, но и обречённая как жертва брюха.  

                Проблема свободы и воли. В 1917 году великоруссий дух вырвался из жёстких рамок царизма и московского православия. Реализованная воля «означала необузданность, право на буйство, гулянку, поджог. Она была абсолютно разрушительным понятием, актом мести по отношению к силам, которые извека терзают крестьянина» (Р. Пайпс. Россия при старом режиме. – М. 1993. – С. 204.). Огонь костра превратился в всепожирающий лесной пожар. Свидетельница проявления этой воли поэтесса Гиппиус писала в 1917 году: «Немилосердна эта тяжесть свободы, навалившаяся на вчерашних рабов. Совесть их ещё не просыпалась, ни проблеска сознания нет, одни инстинкты: есть, пить, гулять… да ещё шевелится тёмный инстинкт широкой русской вольницы». (З. Гиппиус. О днях петербургских. 1914-1918 // Родина. 1991. № 4. – С. 84). Об этом же пророчески писал ещё во время крепостного права за 80 лет до Октябрьской «революции» Вессарион Белинский: «В понятии нашего народа свобода есть воля, а воля – озорничество. Не в парламент пошёл бы освобождённый русский народ, а в кабак побежал бы он пить вино, бить стёкла и вешать дворян, которые бреют бороды и ходят в сюртуках, а не в зипунах». (В. Белинский. Собр. соч. Т. І. – С. 92). Постоянный психологический дискомфорт от полулиберальных новвовведений вызывал спорадические вспышки открытого сопротивления новизне. Его не могла заглушить пульсирующая крестьянская война, а Мировая война 1914 года его только усугубила, вскрыв все гнойники царизма. Раздражение превратилось в ненависть к иточнику психологического дискомфорта: чиновникам, правительству, царю, городу как совокупному воплощению Зла. Взрыва следовало ждать в любое время.  Февраль 1917 года не стал таким взрывом. Неагрессивная Февральская «революция» угасла, исякла как любой бунт, сама по себе, не создав ничего нового. Устранив царскую «неправду», «она лишь усовершенствовала, походя те, уже имевшие место либеральные новвовведения царского правительства, против которых, собственно, и шла столько лет крестьянская война». (В. Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. – С. 74).

        Февральская революция отвечала интересам народа, но лишь в перспективе, которым простым людям нелегко было разглядеть. Но вначале произошло усугубление дискомфортного состояния большинства, ещё более жёсткого нарушения стериотипов народной жизни. К этому добавились такие явления, как всеобщий беспорядок, тотальная разруха, сбои в оплате труда, в снабжении города и деревни. Временное  правительство не сумело решить эти «мелочи жизни», отложив раздел земли до созыва Учредительного собрания (т. е. проигнорировав основные требования народа), провозносило либеральные блага и свободы.  Его уполномоченные доводили мужика до белого каления:  заводили речи о конце уравниловки, введении каких-то буржуазных начатков, короче, опять о чём-то новом, от которого и так тошнило. Донельзя разозлённая мужицкая масса видела, что весь русский мир обрушивается в мерзость незамолимого греха. Поэтому уже в марте 1917 года возобновляются насилия в деревне, а в столичном Петрограде солдаты и матросы с красными резетками в петлицах развлекались тем, что топили в Мойке таких же, как они сами, недавних фронтовиков, правда, офицерского звания. В Кронштадте, перебив флотских штурманов и механиков (в офицерских, естественно, погонах), революционные матросы насиловали их вдов и детей. (В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. – С. 75). Прав Ф. Степун, утверждая, что «противопоставлять Февраль Октябрю как два периода революции… как это всё ещё делают апологеты русского жирондизма, конечно, нельзя. Октябрь родился не после Февраля, а вместе с ним, может быть, даже и раньше его. Ленину потому только и удалось победить Керенского, что в русской революции порыв к свободе с самого начала таил в себе волю к разрушению». (Ф.А. Степун. Указ. соч…  Т. І. – С. 211-212). Летом 1917 года рабочие были возмущены попытками Временного правительства восстановить на производстве дисциплину, а крестьяне уяснили, что министры не собираются отдавать им помещиков на растерзание и начали «озорничать». «На сей раз они взялись рубить казённые и частные леса, собирать чужой урожай, захватывать хранящиеся на продажу сельскохозяйственные продукты, разумеется, снова разорять и жечь барске дома», причём направлены эти действия были неслучайно «прежде всего, против высокопроизводительных поместий и хуторов, созданных столыпинской реформой. Именно на гребне этой революции… и вознёсся к власти Ленин со своей партией». (Р. Пайпс. Указ. соч… - С. 223-224).  Русскость русской революции и народность Ленина подчёркивал поэт архаики Н. Клюев: «Есть в Ленине керженский дух, / Игуменский окрик в декретах».

        Общеизвестны страшные факты грабежей, поджогов и расправ (в основном над беззащитными жителями Центральной России, но ещё более – её инородческих окраин) как до, так и после  Октября.

        Октябрь. Такой уровень насилия объясняется, как и старыми причинами, так и снятием центральной властью (большевиками) всех моральных сдерживающих запретов, призвавших «экспроприировать экспроприаторов». Лозунг «грабь-награбленное» позволял переступать любые этические нормы и переходить границы дозволенного. Свободный человек самостоятельно определяет тот барьер, за который не может ступить.  У несвободных членов общины такой барьер определяли общинные законы-традиции и государственные регламентации.  Поэтому, когда старые связи лопнули, для крестьянской массы порог между нормальной и криминальной жизнью оказался незаметным. Революционная практика дополнительно внесла в списки поступков, за которые не грозит порицание и наказание убийства, пытки, изнасилования, грабежи. Народ объединился не ради общей идеи, ради общего, а не личного выживания, а массово ударился в мародёрство, как только оно стало ненаказуемым. И тут уж его не могла остановить никакая кровь. У большевиков классовое, а у народа общинное самосознание было сильнее чувства национального единства. (Да и то, в России было уже два народа, две нации, говорящие на разных языках). Этот раскол, это предельное разобщение – не временное помешательство, а проявление этнической психологии: «Не может быть у русских братских чувств друг к другу, ибо нет у них на самом деле крепкого национального сознания, общей привязанности к общей родине» (А. Ципко. Кому и чему служит миф о «коммунистическом инстинкте» русского человека. //  Наука и жизнь. М., 2011. № 3. – С. 36).  Задолго до современого философа, ещё в годы Первой мировой войны, к нему пришёл генерал А.А. Брусилов. 

        Народ начал выходить из февральского тупика на свой магистральный исторический путь: вернул оба подточенных либералами  столпа своего бытия и веры: монарха и общину. «И единственной неувязкой, которой он не мог предвидеть (а кто мог?), оказался тоталитаризм новой, советской монархии вместо старого авторитаризма...» (В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. – С. 76). Ленин умело «фокусировал массовые эмоции русского народа, который, едва победив в войне, был идеологически терроризирован своим вождём.  А именно, подвергнут воздействию собственных, но как в вогнутом зеркале усиленных, отражённо-концентрированных идей». (В.Е. Возгрин. Указ. соч. .. Т. 1. – С. 76-77).

Последствия и перспективы «революций» 1917 года. Как только в феврале 1917 года были упразднеы военно-полицейские и иные искусственные структуры страны, Россия лишилась формообразующего скелета,  начался самораспад системы. Поражал даже не поголовный сепаратизм окраин, разбегавшихся от Москвы, как от  чумы. Структурная дезорганизация, цепная реакция социального и национального взаимооторажения, экономического раслада и политической самостийности поразили не только окраины, но и Центр. За считанные месяцы крестьянская стихия не только похерила все результаты реформ Столыпина и пошла дальше: были экспроприированы помещичьи земли и поделены (с куда большим удовольствием!) участки столыпинских хуторян. (см.: Е. Стариков. Община от руссой «марки» к уравнительным переделам // ЗС. 1994. № 4. – С. 70). После этого все наделы были слиты воедино и торжественно разрезаны на средневековые полосы! Возобновились регулярные переделы, что было несовместимо ни с агротехникой эпохи, ни с требованием рынка, ни с просто материальными потребностями крестьянской семьи. Зото восторжествовала высокодуховная уравнительная «справедливость», а также общинная деспотия. (В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. – С. 77). Беспристрастные исследователи замечают: «Общинный мир достиг в российской жизни такого влияния, какого прежде у него никогда не было» (Дж. Хоскинг. Указ. соч…  – С. 130; Д. Боффа. История Советского Союза. – М., 1994. Т. 1. - С. 127).

       Вернуть государственную структуру великорусскому кретьянскому миру на новом витке истории сумели большевики, победив в ходе Гражданской войны других государтвенников из Белого движения и многочисленных зелёных (самостийников). Большевики же подняли на более высокий уровень русский мессианизм. «Тройное величие русского народа (творец социального царста Божия на земле; хранитель Третьего Рима; строитель и оберегатель великой Империи) до Октябрьской революции полностью осознавалось лишь дворянской и церковной элитами. Остальным 80-90 % этноса для этого не хватало элементарного образования, и они пробавлялись народной мифологией да тёмными подсознательными инстинктами. Но в 1920-1950-е гг. впервые в истории России представление о собственном особом назначении распространилось не просто широко, а стало тотальным (прежде всего через радио, затем через фильмы, газеты и пр.). Чаще любой молитвы, по много раз в день из чёрных радиотарелок звучали под торжественные ритуальные марши слова о величие, даже о превосходстве России над всеми иными нациями и державами. Поэтому никого не должно удивлять, что  именно в эти годы народ оказался способен на ещё более дикие преступления, чем раньше, когда он не знал иной идеологии, кроме самодельной». (В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. – С. 78).

Смертельная пелена над Россией. «И могилы у них вместо храмов, и покойники вместо Богов, и у горкомов там растут плакучие ивы». Лишившись царя и религии, великороссы стали придавать невиданное до той поры значение культу смерти, граничащее с мистическими ритуалами древних племён. Советская идеология подхватила эту инициативу масс и ввела культ мёртвых в великодержавый пантеон. Люди настолько обезумели, что хотят жить в окружении траурных знаков и надгробий. Венки, цветы, свечи.

        Ведя борьбу с религией, советская власть считала большую часть населения СССР атеистами. Но атеистами могут быть только единицы. Атеизм предполагает не только высокую образованность, но и высокий ум скептического склада. Такие плоды на крестьянских огородах, у фабричных станков, да и на кафедрах советских институтов не растут.  Сурогат потерянного Бога русский человек черпал из собтвенного мира суеверий языческого происхождения, где специфический собственный культ мёртвых. Весной 1917 года жертвы Февраля были захоронены не в освящённой земле христианского кладбища, а в центре столицы, среди прогулочных дорожек Марсова поля. Через две недели над свежими могилами выступил Ленин. Через несколько лет его собственный Мовзолей  был выстроен в Москве, на её центральной площади помещены непогребённые и нетленные мощи человекабога. Московскому капищу придали государственное, политическое, идеологическое значение. Здесь  будут проводиться главные, национального масштаба мистерии с огромными хоругвями и портретами, заменявшими парсуны, с идолами живых богов. Языческие корни ансамбля Красной площади очевидны. Чего стоит один только транспарант 1924 г.: «Могила Ленина – колыбель человечества!» (Литературная газета. 19-25. 04. 2000. - С. 1). Посаженные у Мовзолея ели, способны напоить посвящённых «напитком жизни, небесным эликсиром, который поднимается по дереву из подземного царства». (Мифы народов мира. Энциклопедия. В 2-х тт. Под ред. Токарева. – М., 1980-1982. Т. 1. 1980. – С. 391).  Этот духовный продукт  предназначен лишь для московской элиты – не оттого ли Сталин приказал вырубить не менее сакральные кипарисы в Крыму, которые с глубокой древности на Востоке считались символом воскресения, возрождения, жизни за порогом смерти. Почивший Бог жив - «Ленин жив», его жизненная эманация перекачалась в бога-сына «Сталин – это Ленин сегодня». И мёртвые (сорванные) цветы – важнейший элемент адской символики на священых могилах.  И два важнейших ритуала в жизни язычника: инициации (приём в пионеры) и брачной церемонии (многолюдные свадьбы  до сих пор заезжают к Мовзолею). Большевистская власть использовала и христианские символы и знаки. Пятиконечная звезда (символ Света Преображения Господня, на иконах решается в красном цвете), серп (символ Второго пришествия как знак великой Жатвы), молот (реминисценция революции Иуды Маккавея, чьё имя в переводе с арамейского и означает «молот»), красный цвет стягов и гробов (денотация Пасхи) и т. д. В своих популярных лекциях-проповедях нарком Л.Б. Красин постоянно твердил о оживлении в будущем нетленных мощей вождя, воскресение богочеловека из мёртвых.

        Мовзолейные комплексы стали возможны благодаря неявным импульсам всенародного языческого подсознания. Как грибы после дождя они покрыли всю территорию СССР. Довольно быстро возникло даже какое-то соревнование за лучший мемориальный комплекс между соседними городами и губерниями – явление не более дикое, чем сам предмет такого соперничества. (см.: В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. – С. 80-81).  В 1923 году, когда ещё не было Мовзолея на Красной площади, в газете «Красный Крым» вышла статья толкового репортёра П. Навицкого «О культе мёртвых». «Нельзя думать, что мы признаём только культ живых…, что мы не имеем своих мертвецов. Нет, мы должны чувствовать живую связь  с погибщими. Мы не отвергаем древнего культа мёртвых, который стремится подольше охранить в сердцах и сознание живущих память об умерших». Далее автор мечтает о новом обществе, которое найдёт средства для того, чтобы «строить дома-музеи, памятники, мовзолеи, гигантские пантеоны во славу и память умерших…». (Красный Крым. 13. 09. 1923). Идеи статьи были вторичны, они являлись мыслями массы. Уже в апреле 1921 года в Симферополе было торжественное погребение «жертв белого террора» (террористов-подпольщиков для массового захоронения не хватало, тогда собрали всех покойников с госпиталей) и захоронили тожественно под звуки полкового оркестра. Полк пехоты, кавалерия, две батареи, торжественные речи и проклятия «палачам-белым» и 52 гроба опустили в общую могилу.  Русский народ обожает покойников, в его подсознание смакование дохристианских некрофильских культов, связь живых с культом мёртвых. Духовное развитие  его направлено в одно русло – в русло языческого поклонения мертвецам. «Такое поклонение находит зеркальное своё отражение в языческом же обожествлении живых вождей. А также в манихейском превосходстве над всеми теми, кто не имеет «гигантских пантеонов», кто не посвящён в некромантию и мистику советской идеологии». (В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. – С. 82).  Культ мёртвых только потому и получил развитие в Стране Советов, что глубоко сидел в массовом подсознании великороссов. И это только малый сколок фундамента советской власти, повсюду, от Кремля до Крыма, отлитого из лживой утопии, замешанной на нечеловечески мрачной архаике. (см.: В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. - С. 83).

        Коммунистическая партия не вела великоросса к новой светлой жизни, даже не пыталась привести его к достижениям общечеловеческой цивилизации. Она для достижения своих иллюзорных, но зловещих целей, -завоевания власти над всем миром, - только использовала глубинное общинное мировозрение великоросса, потакая его вере в превосходство над всеми другими народами и поощряла агрессивный месианизм и всё более загоняя советского человека в бездну небытия.

        ВЫВОДЫ ИЗ ПРОЛОГА. Уже нет ни царской России, ни СССР, ни сельской земельной общины закрытого типа, но Московское православие и московская власть продолжают держаться на мессиастве, тотальной агрессивности, расизме и шовинизме русского «народа-богоносца».

        Уникальные особенности  сельской земельной общины сложились под Небом Московии, - крайне своеобразной, отличной и от европейской, и от азиатской вмещающей среды. Распространение христианства тонким слоем обрядности наложилось на языческие верования жителей Волжско-Окского междуречья и освятило архаичные идеалы группового эгоизма, манихейскую нетерпимость и двойные этические стандарты. «Сельский «мир» стал источником и первичной ячейкой дуального антагонизма в мировоззрении, мировосприятии, практике бытовых и духовных контактов с «чужими». Неотьемлемой частью московского православия, наиболее характерой чертой великорусской этнической психологии и ментальности стала система двойных стандартов, подхода к любым явлениям и фактам объективной реальности с исключительно и жёстко бинарной оценочной меркой (наше-ненаше, Добро-ЗЛО, Божье-Сатанинское). Эта двойная система представлений надёжно законсервироавала психологические реликты, поведенческие и культурные стериотипы: дуальную этику, национальный эгоизм, ксенофобию, отторжение объективных, но инокультурных ценностей, неприятие плюрализма мнений, дискомфорт при отсутствии тотемного лидера (идола), стойкую уверенность в своей монополии на высшую правду (мессианизм).

        Попытка правительственной либерализации  привела только к конденсации в основной этнической массе заряда социальной энергии огромной разрушитльной силы. Пульсирующая  крестьянская война 1902-1917 годов не уменьшила социальное напряжение.  Февральская революция только увеличила этот взрывной потециал до критического уровня своими либеральльно-демократиескими акциями. Масса этноса ответила вакханалией насилия. Этот «социальный протест» был направлен и против наименее защищённых социальных меншинств в Центральной части России. Личная вина жертв роли не играла. И в «революционный» период 1917-1922 годов и после  народно-большевистская политика сохраняла форму дискриминации, а практически – физического уничтожения целых групп населения по признаку происхождения (принцип «чистоты пролетарской крови»). «Это был расизм, ставший в России государственной идеологией раньше, чем в нацистской Германии, что особенно ярко проявилось на окраинах советской империи, где геноциду подвергались не только социальные, но и национально-конфессиональные меншинства». (В.Е. Возгрин. Указ. соч. … Т. 1. – С. 85).

        Государственный октябрьский переворот был контрреволюцией, он разрушил создававшуюся с эпохи Александра ІІ структуру духовных и социальных ценностей европейского цивилизационного типа, отбросив Россию назад, в архаику, в нормальную для неё ментальную и культурную традицию пришлого, с её авторитаризмом (в форме тотальной власти деспотов), возрождения в расширенном объёме общинних ценностей (коллективизм) и самих общин (колхозы), принципов монологичности и уравнительности. Заменив либерльные начала доминантой большинства, всё пошло к окончательной самоизоляции и закрытости общества (железный занавес), к торжеству мессианства (Коммунистический интернационал) и прочих преемственных элементов.

        В области национальной политики этот катаклизм также означал возврат к средневековым методам решения межэтнических проблем, не к цивилизованным поискам истины или компромисса путём переговоров или открытых дискусий, сколько к физической ликвидации идеологических противников. «Из практики первобытного общества всплыл принцип биологической неполноценности и потенциальной враждебности всех «ненаших» по ряду признаков: классовому, племенному, идеологическому, культурному, социальному и пр. Таким образом, политику дискриминации и сегрегации некоторых этносов, вынужденно контактироровавших  с великороссами или колоннизированных ими, следует расссматривать не как извращение коммунистическими лидерами России принципов её традиционной национальной политики, но как рабское подчинеие диктату идеологического, социального, этнического комплекса манихейских идей, характерного для велликорусских масс, для их колективного подсознания. Таким образом, и советский геноцид коренных народов ряда областей, некогда колонизированных Россией, следует расценивать как всего лишь очередной всплеск на протяжеии многовекового этносоциального конфликта великорусской культуры (в расширенном понимании термина) с инокультурными соседями и порабощёнными иноплеменниками… Национальная психология масс, и значит, царей, вождем и других национальных лидеров никогда не допускала решения подобных проблем иным, болем человечным, с точки зрения Запада  или Востока, способом. (см.: В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. 1. – С. 85).

        Одна  из гипотез дальнейших путей исторической судьбы России: забыв Бога, святотайственно поименовав саму себя «Святой» и, главное, придерживаясь этого заблуждения многие века (и не отрекшись от него сегодня), страна «богоносцев» добровольно и сознательно  вошла в некую роковую спираль, витки которой, похоже, сужаются. Что может выпасть на долю несчастной страны в награду за за столь длительное массовое святотатство и упорное нераскаянное кощунство. Свидетель Красного террора в Крыму Максимилиан Волошин прямо указал на многовековое массовое помрачнение разума, явно паранойяльного типа: «Русская Революция - это  исключительно нервно-религиозное заболевание»  (М.  Волошин. Россия распятая. // Юность. 1990. № 10. – С. 29). Поэт пророчески изрёк: «Темны и неисповедимы / Твои последние пути. / И не позволят с них сойти / Сторожевые серафимы». «России и серафимов-то никаких не нужно. Она и так никуда со свого исторического пути пока сворачивать не собирается – чем Чечня 1990-2000-х годов отличается от Крыма 1920-х?» (В.Е. Возгрин. Указ. соч… Т. . - С. 86).

    Примечание.

        Читая исследования московских авторов, следует особо помнить о принципе объективности научного исследования. «Критерием положительной или отрицательной оценки (исследования) могут быть только национальные интерессы России… Взвешивание на весах национальных интерессов коренной России создаёт абсолютный стандарт истинности и достоверности исторического труда» (О. Платонов. Терновый венець России. История русского народа в ХХ в. Т. І-ІІ. – М., 1997. Т. 1. – С. 7).   Когда «светлые» умы России слышат  миф о «Святой Руси», «народе - богоносце», в их душах гаснет всё человеческое. Для великоросов является абсолютной истиной, что они «народ-богоносец» и всегда правы. Это московский иудаизм, - исключительность. Сравните, для иудеев важно, что бы гои признали их «избранным народом». И гаснет последняя надежда, что «Совесть – эта искра Божья в душе человека», может быть ещё жевріє в всёзахватывающей душе московита.

        Пока существует московский режим (царский, советский, путинский и т. д.) ни о какой свободной Украине не может быть и речи. После поражения во Второй мировой войне с немецкого народа спала пелена национал-социалистического Третьего Рейха, и народ переродился покаянием. После распада не менее зловещего СССР, московский народ и не думал о покаянии. Захватническая агрессивная сущность великороссов, расистский и шовинистический характер московитов не изменились. Её генирируют все - от бомжа до президента.

        Когда европейская теория коммунизма наложилась на архаику «народа-богоносца», его языческое московское православие и исключительные изоляционные  верования и энергию «избранного богом» иудейского народа, - то этот синтез дал чудовищные плоды. Фашизм – лишь пена на гребне волны коммунистической чумы русского народа богоносца и избранного богом иудейского конгломерата народов. Фашизм и немецкий национал социализм (при всех их злодеяниях) – это иней на древе истории ХХ века. Отчасти, побочный продукт событий в России. Настоящая чума-тьма – небытие – коммунизм.